На нетвердых ногах он побрел вдоль стен, шаря рукой в поисках выключателя, памятуя о разбитом фонаре. Противника он волок за ногу следом, стараясь быть начеку и не упустить момент, когда Роджерс попробует снова атаковать.
Наконец рубильник был найден – вспыхнул яркий электрический свет, явив беспорядок разгромленной в ходе их битвы мастерской. Отыскав веревку, Джонс принялся связывать Роджерса. Спавшая с главы музея шкура – вернее, клочья, что остались от нее, – была сделана из необычного сорта кожи. От прикосновения к ней у Джонса пробежали мурашки по спине; странной затхлостью дохнули морщинистые складки. В пиджаке Роджерса отыскалась связка ключей, которую усталый победитель немедленно забрал себе. Окна в мастерской наглухо закрывали шторы, и он не стал распахивать их.
Смыв у одного из чанов кровь, Джонс выбрал наиболее прозаический и приблизительно подходящий размером костюм из тех, что сыскались в гардеробе Роджерса. Переоблачившись и осмотрев дверь, выходившую во двор, он понял, что закрывалась та на пружинный замок, совладать с которым можно было и без ключа. Связку, однако, Джонс оставил себе, чтобы избежать затруднений по возвращении с подмогой – тут, очевидно, уместен алиенист. В музее не было телефона – предстояло найти ночной паб или аптеку, чтобы сделать звонок; и Джонс уже открывал дверь, когда в спину ему понеслись вопли из дальнего угла комнаты. Роджерс, чьи видимые повреждения ограничивались глубокой царапиной на левой щеке, пришел-таки в сознание.
– Ну и мерзавец! Гнусь Ноот-Йидка, недостойное отродье Ктууна! Ободранная шавка, завывающая в Азатотовой пучине! Ты мог стать благой жертвой и обрести бессмертие, а вместо этого – предаешь Его и Его жреца! Берегись, ибо Он голоден! На твоем месте стоило быть Орабоне, но этот чертов плебей раз за разом предает меня и Его! Тебе была оказана честь – теперь уж берегись и не жди помилования! Гляди на плавильни! Ты, утверждавший, что все мои фигуры – лишь воск, должен был сам стать лишь экспонатом! Когда Он насытился бы тобой, как тем псом, я сделал бы твой обескровленный остов достоянием вечности – разве не ты твердил, что я великий художник? Воск – в каждой поре, на каждой смертельной ране… а потом весь мир смотрел бы на тебя и дивился, как мне удалось передать все столь точно. Орабона стал бы следующим, а потом я взялся бы за других – и мое восковое семейство приумножалось бы и росло! Пес, неужто ты думаешь, что я просто изваял всех своих чудовищ? Некоторых я, уж поверь мне, сохранил! Из неведомых далей! Из самых сокровенных мест Земли! О, видел бы ты живьем того, в чью шкуру я влез, просто чтобы припугнуть тебя! Один вид его, льнущего к подземным водам, изменяет сознание навсегда, выносит дух вон из дрожащего от страха тела! Йа! Шаб-Ниггурат! Он голоден и жаждет питья, а питье его – кровь, сок самой жизни!
Привалившись к стене, плененный Роджерс некоторое время молчал, вдыхая тяжело и глубоко, затем принялся раскачиваться из стороны в сторону, быстро говоря:
– Джонс, подожди… если я отпущу тебя, сделаешь ли ты со мной то же самое? Пойми, я есмь Верховный Жрец Его и обязан заботиться о Нем. Орабоны будет достаточно, чтобы вдохнуть в Него жизнь. Когда с двуличной мразью будет покончено, я сделаю бессмертными его останки, чтобы мир мог восхищаться им хоть как-то. Ты мог бы занять его место, но тебе угодно отвергнуть эту честь – что ж, я пойму и приму твой выбор беспрекословно! Развяжи меня, и я поделюсь с тобой властью, которую даст мне
