– Зачем тебе этот экономический, – проговорила мама, – столько интересных профессий, а ты экономику выбрала. Отец бы этого не одобрил.
Мы с сестрой переглянулись.
– Он бы, наверное, захотел, чтобы ты стала врачом или учителем, правда, им сейчас ничего не платят, зато интересно, – продолжала она. – А что экономист! Души в тебе нет, только о деньгах и думаешь!
– Зря ты так мама, – неуверенно сказал я, отставляя пустой бокал, – если она хочет, пусть пробует, молодая еще, есть время передумать. Я вот тоже передумал, утолил свое желание и передумал, а если не дать возможность делать по-своему, так всю жизнь промучиться можно.
– Ты прав, конечно, но ведь глупая она еще совсем. И все равно не поступит, по математике-то тройка с минусом, да и денег нет, а без денег нынче никуда не пробиться. В том году мальчик из пятьдесят шестой ездил поступать в университет, а ведь какой умненький, медалист, и не поступил. А эта вертихвостка куда со своими тройками суется! Андрей, ну хоть ты ей объясни!
– А что ей объяснять, пусть поступает, куда хочет, а если деньги понадобятся, так я найду.
Все время, пока длился наш с мамой неприятный разговор, Марина сидела с мрачным лицом и угрюмо ковыряла вилкой салат, но при моих последних словах гордо выпрямилась и с вызовом посмотрела на маму. В глазах ее стояла обида и гордость. Да, эта гордость была наследством, доставшимся нам с Маринкой от отца, до сих пор помню, сколько разных проблем она мне принесла, и неизвестно, сколько еще принесет.
– Зря вы так напрягаетесь. Сколько можно повторять: ничего мне от вас не надо!
Маринка со злостью скинула с колен салфетку, встала из-за стола и с достоинством вышла из кухни.
Мама тяжело вздохнула и начала убирать со стола.
– Вот всегда она так, – недовольно ворчала мама, передавая мне посуду, которую я безмолвно вызвался помыть. – Все воспринимает в штыки, ни слова ей не скажи, сразу задирает нос и ничего не хочет слышать.
– Мам, а может быть, дело не в том, что ты говоришь, а в том, как ты это делаешь. Мне показалось, что сегодня ты разговаривала с нею грубо без достаточных на то причин.
Я помолчал несколько секунд и добавил:
– Ты ведь никогда не любила ее, как меня, правда же?
Мама скорбно вздохнула и начала протирать стол, так и не ответив на вопрос, но мне и не надо было слышать ответа, я прекрасно все понимал. Мне всегда приходилось дарить Маринке ту частичку любви и доброты, которую недодавала ей мама. Никогда она не относилась к ней с нежной трепетной лаской, которой окружала меня; ее мало интересовала дочь, ведь у нее был сын…
Я с блаженством откинулся на свою мягкую подушку, на которой проспал десять долгих лет. Какое блаженство лежать на родной кровати после такого тяжелого и суетного дня. Я и сейчас люблю после трудного дня или ночи забраться в теплую постель и пытаюсь не давать воли хмельным разгулявшимся мыслям. В тот вечер я чувствовал, что наконец-то обрел то умиротворение, которое дарят родные стены, и мне совсем не хотелось спать.
А ведь почти ничего во мне не изменилось с тех самых пор, когда я, глупый мальчишка, просто-напросто бежал из дома искать приключений и счастья вдали от родного города. И в ту ночь, лежа в кровати детства, я снова и снова мысленно возвращался к образам того далекого, прошедшего времени, когда все было просто и легко, когда казалось, что жизнь не кончится никогда, когда не терпелось познать и открыть все и когда так хотелось быть кем-то, только не собой.
