И прошли бы Европу всю, как проходила не раз русская армия. Прошли бы достойно, с отвагой, и добрались бы до этого вашего Парижа. По Елисейским полям, под Триумфальную арку заехал бы я к самой Эйфелевой башне и поднял бы там над танком своим советский флаг. И чтоб видели все, весь мир и все люди. И страна моя чтобы видела это и гордилась собой и мной. И родители чтобы рядом были. И Зина. И Коля. И Наденька даже, Зина бы не обиделась, поняла всё.
Чтобы все они видели это и гордились мной и тем, как страна наша мной и товарищами моими гордится. А это все видят, потому что по телевизору, и в каждом городе нас узнают, и в каждом дворе уважают. И соседи здороваются.
Такая у меня мечта. Чтоб здоровались.
– Текилки?
Заручившись согласием, Егор развернулся к барной стойке и заказал две серебряных. Не решаясь без тоста продолжить пятиминутное знакомство, он рассматривал зал через большое зеркало, гладко растянувшееся по всей длине бара. Молодые люди, разогретые и разукрашенные всеми цветами ночной радуги, неровно двигали руками и ногами. Глаз Егора уцепился за левый край зеркала, где трясся высокий парень – его голова качалась точь-в-точь как морда игрушечной собаки в машине, на которой они приехали сегодня в клуб.
Забрав стопки, парень вернул внимание к своей полногрудой знакомой. Алёна, или Алина, или Элина, или даже Ирина – Егор не был уверен, что правильно расслышал – забыв про соль, махом осушила рюмку, улыбнулась и выдвинула вперед порозовевшую грудь.
Сигналы были вполне понятны, но в то же время требовали соблюсти все ритуалы, положенные перед разовым сексом. Егор называл это брачными играми разумных животных и ненавидел всей душой. Несколько раз он, как по заветам Ленина, пытался перепрыгнуть через ступень, но каждый раз так же безуспешно. В конце концов, скрытые механизмы естественного отбора преодолели надуманную брезгливость, и он смирился приспосабливаться, становиться частью окружения, столь же пестрого снаружи, сколь монотонного по своей сути. В такие моменты Егор часто вспоминал урок биологии, на котором рассказывали про мимикрию, картинки насекомых, притворившихся сучками и листочками, и видел себя на их месте, с одним лишь исключением – животным он себя ощущал хищным. В голове при этом мелькало ещё всплывшее из того же 8 класса слово «идиосинкразия», но помочь поиском своей памяти так руки и не доходили.
Размышления о внутренней эволюции и подобных малоуместных в атмосфере «тыц-тыц» вещах были первым из двух секретов Егора, как скоротать время, пробираясь сквозь бестолковые расспросы и заигрывающие шутки. Второй был ещё проще – пить. Других навыков, в том числе обольщения, которым всех пытался научить его друг Андрей, ему не требовалось. Он был хорош собой, мило улыбался, удачно шутил. Носил подходящие рубашки и голубые глаза. Всё, что от него требовалось, – это не мешать себе, и тут он представлял себя толстовским Кутузовым, своим внутренним «я» наблюдая за успехами и неудачами внешнего.
В этот раз он себя не подвел и, записав на свой счет пять ироничных комплиментов, готов был развить знакомство. Отточенной улыбкой Алёна поманила его за собой и двинулась к туалету, покачивая бедрами. Идя за ней, не спеша, накапливая в себе уверенность, Егор рассматривал татуировку, заскочившую в разрез между юбкой и топом – несколько разноцветных линий, пересекаясь, образовывали странный и, кажется, бессмысленный узор. Свет моргнул, и тотчас краски на спине потускнели, едва появившийся блеск бесследно пропал, а сами прямые неровно растянулись в кривые. Ни на что уже не надеясь, Егор моргнул несколько раз и встряхнул головой, но недавний рисунок, в воспоминаниях уже представляющийся ему симпатичным, не восстанавливался. Тогда он в пару прыжков обогнал девушку и открыл вовремя подоспевшую дверь.
