«Пурпурный шелк зари на кудри мне роняя…» – пронзительно свиристел лысый Антон Павлович за несущей перегородкой гостиной.
Людмила Анатольевна бросила недоверчивый взгляд на табель электронных часов. Часы указывали половину шестого субботнего утра.
Муж свиристел.
«Спятил он там, что ли?» – с неприязнью подумала Людмила Анатольевна, у которой от свиста мужа тут же подскочило давление и зачесалось в ушах.
«Пришел восторга час, и с завести-ю звезды…» – откликнулся из-за перегородки муж.
Людмила Анатольевна была не молода. Она давно уже вставала с хрустом, колотьем в боку и стонами. Проснувшись, любила полежать в тишине, отходя от сна, распрямляя колени и собираясь с силами.
Тем временем свист за стеной внезапно оборвался звонким фарфоровым лязгом и был мгновенно подхвачен воем Мерсью.
– Ах, черт тебя возьми! Собака! – сказал Антон Павлович сердито, и Людмила Анатольевна вскочила с постели, совершенно забыв про давление и колотье в боку.
Людмила Анатольевна любила мужа. Однако значительно больше мужа Людмила Анатольевна любила кофейный сервиз «Чайный».
Любимый сервиз был с изящным молочничком, крошечным кофейничком и толстенькой, на крученых ножечках сахарничкой.
Венцом сервизу служил комплект из шести тончайших лазурных чашечек на шести лазурных блюдечках, с коралловыми розочками и золотой каемочкой с краюшку.
Вдребезги разбив лазурную чашечку с коралловой розочкой и золотой каемочкой, Антон Павлович замер, тревожно озираясь и прислушиваясь. Он совершенно точно знал, что будет ему за лазурную чашечку с коралловой розочкой и золотой каемочкой с краюшку.
«Мамочки, я пропал!» – не зная, как спастись от возмездия и стоит ли заметать черепки в совок, думал он.
«Быть может, она захочет похоронить проклятые черепки на даче?» – думал он.
«Скажу, что это не я!» – думал он, глядя сверху вниз на глядящую на него снизу вверх Марсельезу Люпен. Преданная собачонка ради хозяина была согласна на все. Однако добрая Марсельеза никакими усилиями любви не могла бы допрыгнуть вместо Антона Павловича до верхней полки запертого Людмилой Анатольевной на золотой ключик буфета. И открыть его…
Людмила Анатольевна влетела на кухню разъяренным вепрем. Неумытая и непричесанная, со сверкающим, непримиримым взглядом она была страшна.
Антон Павлович попятился.
– Ты! – сказала мужу жена, не находя для него иных слов.
– Ты!.. – повторила она, опускаясь на колени перед черепками разбившегося о кармическое кухонное покрытие счастья.
– Ты… – собирая черепки в ладони, сказала Антону Павловичу жена.
И больше жена ничего не сказала мужу. Впрочем, сказанного Людмилой Анатольевной было вполне достаточно для того, чтобы Антон Павлович почувствовал себя полностью уничтоженным.
Униженный и растоптанный, поникший и презираемый, так и не попив кофейку из лазоревой чашечки с золотой каемочкой, Антон Павлович, больше не чувствуя юношеской легкости в душе и ступнях, поплелся к себе.
В квартире наступило утреннее субботнее безмолвие. В каждой комнате сонно тикали часы. Журчало в бачке. Дождливые слезы стекали по оконным стеклам, капая на карниз.
Всхлипывала над черепками Людмила Анатольевна.
Внезапно она перестала всхлипывать и, тревожно сомкнув брови в одну, обернулась к кухонной перегородке. Из-за нее, едва различимый, похожий на вой ветра в мусорной трубе, вновь доносился ненавистный свист мужа.
«Среди пустынной тьмы, как наново рожденный…» – свистел негодяй.
