Теперь трижды или четырежды в неделю, в девять утра, Инженер выезжал через специальные ворота на служебном транспорте в старый город, обычно возвращаясь к четырем назад, чтобы заполнить бумаги. Чаще всего к четырем, если не возникало непредвиденных ситуаций. А в старом городе он стоял на морозе, глядя, как более опытные люди закручивают гайки на накидных муфтах или пользуются труборезом, кивал головой и под диктовку карандашом в блокнот записывал решения, чтобы потом нормально, для отчетности, их оформить и подписать акт на выполненные работы.
Северная романтика! – как сказали в институте, когда Инженер изучал документы о распределении.
Если северная романтика заключается в том, чтобы бродить по серому закопченному городу, который разваливается на глазах, и где живут лишь те, кто не может позволить себе жизнь комфортнее, то Инженер романтиком никоим образом не являлся.
Во дворе стояла тишина. Место, где в нормальном городе должна бы располагаться детская площадка, здесь было отдано снежной куче. Инженер скользнул взглядом по окнам – сразу и не скажешь, что дома, образующие эту дворовую коробочку, жилые, пусть и наполовину. Грязные окна, шторы, и ни одного человека во дворе. Впрочем, последнее как раз понятно: что тут делать в такой мороз?
Дома-призраки умирающего старого города, представлявшие интерес только для любителей поздней истории, и то лишь наиболее упорных из них тех, кто сможет сюда добраться: ни автодорог, связывающих с большой землей, ни железнодорожных путей, только ненадежное, из-за погоды, авиасообщение.
Инженер толкнул дверь и вошел в темный, пахнущий сыростью подъезд. Влагой и теплом тянуло из открытого теплового пункта, блестел конденсат на ржавых трубах в свете тусклой допотопной желтой лампочки, не имеющей ничего общего с программой энергосбережения, декларируемой государством.
Как рассказывал один из рабочих, когда эти дома строили, то не учли условий вечной мерзлоты: тогда просто не умели строить в таких условиях, поэтому, через несколько лет здесь все начало приходить в негодность – сваи проваливались в оттаивающий грунт и приходилось их брать в специальные обоймы, трубы изолировать по новой, полы гнили, и, чтобы их сберечь, доски покрывались специальным составом, деформированные окна подгонять, чтобы их было возможно открыть…
– Еще раз, где машина? – буркнул Инженер в рацию.
– Поднимайтесь на третий этаж, – прошипела рация в ответ, – я здесь.
В доме кто-то еще работает?
Инженер подошел к перилам, скрипя деревянными половицами на каждом шагу, и посмотрел вверх – темно. Шагнул на ступени. Витые чугунные перила лестницы будто жалели о тех, первых временах, когда все еще не было таким серым и облезлым. Грязные окна в широченном подъезде, запроектированном и построенном безо всякого учета экономии жилого пространства, высвечивали лишь контуры ступеней, перил и дверей. Все прочее тонуло в темноте.
А ведь здесь продолжают жить люди! Сам Инженер поселился на двадцать четвертом уровне Города-Дома в корпоративной квартире, спланированной так, чтобы учесть одновременно и экономию и комфорт. Не самое шикарное жилье, но по сравнению с этой разрухой – идеальное.
Ближайшая к лестнице дверь на третьем этаже оказалась открытой. За ней, дальше по площадке, располагались еще три двери и темный проход, Инженер миновал открытую дверь и заглянул в него: ряд ржавых трупов моек вдоль одной стены и ряд ржавых трупов плит вдоль другой, а проход уводил дальше в темноту.
