Следует отметить, однако, что, часто пренебрегая классическими канонами поэзии, Нострадамус тем не менее остается верным ее основополагающим законам – строгому следованию метрике и рифме. (Те катрены, где количество слогов отличается от ожидаемого и нарушена рифма, явно повреждены.) То же, по-видимому, относится и к цезуре (паузе) в строках. Прочтение строки с учетом цезуры часто помогает восстановить ее смысл, особенно с учетом того, что акценты и особенно знаки препинания в изданиях «Пророчеств» расставлялись наборщиками хаотически:
1-23
Liepard laisse au ciel extend son oeil…
Если прочитать эту строку вслух с соблюдением цезуры:
Liepard / laisse (цезура) au ciel / extend son œil… –
то становится очевидно, что laisse («покидает, оставляет») следует читать как laissé («утомленный»).
В катрене 3-57 –
Sept foys changer verrés gent Britannique
Taintz en sang en deux cent nonante an:
Franche non point par apui Germanique.
Aries doute son pole Bastarnan, –
традиционная путаница в трактовках вызвана тем, что неясно, как понимать первую половину третьей строки. Однако чтение вслух не оставляет сомнений: franche non point (нисколько не свободный) здесь – именно британский народ, действующий par apui Germanique (благодаря германской поддержке):
Увидят, как семь раз меняется британский народ,
Крашенный кровью, на двести девяностом году, –
Вовсе не свободный, но благодаря германской поддержке.
Овен боится своей широты в Бастарнии.
Таким образом, правила поэзии помогают переводить пророчества Нострадамуса.
В целом как поэту Нострадамусу было тесно в рамках классического стиха. Он часто пренебрегал некоторыми поэтическими правилами, и в то же время нередко им «командовала» строфа, и он сокращал строку в угоду размеру, подбирал неадекватные синонимы и проч. Язык Нострадамуса перегружен латинизмами, оксюморонами (противоречащими себе определениями вроде «близко-далеко», «рано-поздно»), варваризмами (словами, заимствованными из иностранных языков), словесными играми, парадоксами, прозвищами и топонимами, которые нелегко идентифицировать. В то же время язык его нельзя назвать тяжеловесным; он не распластывает читателя под тяжесть архаизмов и иногда даже вызывает восхищение удачно найденными образами и яркими картинами, уместившимися в четырех строках:
1-67
Великий голод, приближение которого я чувствую,
Будет часто отступать, затем станет всемирным,
Таким великими и долгим, что будут отрывать
Корни от деревьев и младенца от соска.
10-97
Триремы полны пленников всех возрастов.
Время, доброе для зла, сладкое для горечи.
Добыча слишком рано поторопится к варварам,
Алчно глядящим, как жалуется перо на ветру.
Однако «Пророчества» Нострадамуса не принадлежат к классике поэзии. Виной этому и их специфическая тематика, и общее несоответствие поэтической традиции XVI в.; экспрессивный и сжатый до «телеграфности» стиль Нострадамуса мог быть органично воспринят в XX в., но не в эпохи Возрождения, Просвещения и классицизма:
2-66
С большими опасностями пленник сбежит,
Чуть позже великий – фортуна изменила –
Схвачен во дворце народом.
Согласно доброму знамению, город осажден.
9-29
Когда тот, кто никому не уступал место,
Пожелает оставить занятое – не занятое место,
Огонь на корабле, по болотам, [горящая] нефть в Шарлье.
Будут отбиты [Сен-]Кантен, Кале.
Более того, строки многих катренов похожи скорее на заголовки сенсационных новостей, вынесенные на первые полосы современных газет:
