– Сколько выстрелов было?
– Два. И потом еще один.
– Всего, получается, три?
– Вестимо, три.
– Как вы поняли, где стреляли?
Вопрос ввел дворника в ступор. Он несколько мгновений хлопал глазами.
– Дык, а как… Сам-то Александр Петрович едва не бегом изволили к себе подняться… А там-то его, известное дело, какой гость ждал.
– А приход Чептокральского вы тоже видели?
– Дык, а как же? Для того и службу несем…
– Он был один?
– Репортер-то? Один, – с преувеличенной убежденностью заверил Мошков.
– А Лундышев?
– Лундышев-то? Вестимо, тоже один. Никого не было. Промчался вот так вот, – старший дворник взмахнул рукой перед лицом, – бурей! Я ему: «Здравия желаем, Александр Петрович», стало быть… Куда там!
Илья Алексеевич достал из стеклянной колбочки маленькую пилюльку – он все никак не мог избавиться от вкуса карболки во рту, а белые горошинки в таких случаях помогали успокоить рецепторы.
– Сам-то Александр Петрович, конечно, строгих нравов был… – продолжил дворник, с любопытством глядя на колбочку, которую сыщик привычным движением вправил в гнездо на кожаной наручи, стягивавшей левое запястье. – Горячий человек, да… Тут уж понятно…
– Что увидели наверху?
– Дык, а что?.. Один, стало быть, лежит бездыханно, второй – то же самое в креслах, а Серафима Сергеевна кричит смертным криком, болезная… Ну, я сразу к Ивану Данилычу – доложить, стало быть…
– В котором часу Лундышев обыкновенно возвращался со службы?
– Обыкновенно к ночи уж. Так-то не раньше девяти, но бывало и того больше. Много работал, да. Что уж говорить, военный.
– А сегодня раньше обычного пришел, верно?
Дворник на мгновение задумался и как-то испуганно взглянул на сыщика.
– Раньше, – с удивлением согласился он. – Да, раньше. Сегодня раньше обычного.
Мошков с восхищением уставился на сыщика, пораженный примером столь глубокого проникновения человеческой мысли в самую суть вещей, – ему показалось, будто господин расследователь только что на его глазах раскрыл преступление. Или уж как минимум существенно продвинулся в разгадке причин, приведших к трагедии.
К сожалению, это было не так. Илья Алексеевич пребывал в растерянности. Происшествие никак не складывалось у него в лишенную противоречий картину. По всем внешним приметам версия господина пристава выглядела единственно возможной, но в голове подобно мухам летали какие-то отдельные мысли, не позволявшие принять столь простое объяснение случившемуся.
Чиновника сыскной полиции тронул за плечо Свинцов.
– Илья Алексеевич, тут вот водопроводчик Ермолаев доложить желает, – сообщил он и властной рукой вытряхнул из-за спины щуплого мужичишку в грязном переднике с пуком серых волос на голове. Тот был явно под хмельком, но держался молодцом, не заваливался, только мутный взгляд никак не мог поймать лица собеседника и все норовил занырнуть в облака, откуда ему, возможно, подмигивали ангелы.
– Я, ваше благородие, у Колывановых как раз шаровой кран починял… поломка у них вышла, екстиль…
– Не тяни! – тряхнул подопечного Свинцов.
– Выхожу – и вижу, – продолжил Ермолаев, словно встряска перебросила в нем патефонную иглу на новое место, – стоит тут вот, у сарая… Не наш жилец, екстиль! Это я вам как паче всех человек окаянен есмь… – зачем-то перешел на покаянный канон водопроводчик и принялся горячо креститься.
Свинцов опять встряхнул Ермолаева.
– Вот так вот на меня зыркнул и пошел, убо[1]
