Столкнувшись с угрозой качественного сокращения объемов воды, еды и природных ресурсов, сильные мира сего быстро пересмотрели взгляды на лозунги о свободе и равенстве. Идеи равноправия, которые активно продвигались в начале XXI в., померкли перед инстинктом самосохранения, помноженным на страх, имеющуюся власть и деньги.
Против людей, нарушающих закон о праве на рождение, открылась полномасштабная информационная война. СМИ выставляли желание иметь детей как угрозу не только общемировой безопасности, но и как угрозу благосостоянию каждого человека на планете. Публичные деятели, политики, журналисты из года в год грамотно «шлифовали» мнение общественности на этот счет. И результаты их трудов не заставили себя долго ждать.
Родителям, которые рискнули завести ребенка вопреки закону, становилось все сложнее держать это в тайне. Соседи писали на них доносы, знакомые нападали с упреками, обвиняя в «редчайшем эгоизме». Незаконнорожденных детей считали выродками, оскорблением, брошенным в лицо всему обществу, как если бы малыш собственноручно отбирал у кого-то еду из рук или воду из-под крана. На пике всеобщей истерии незаконнорожденных детей по достижении определенного возраста начали принудительно высылать в индустриальные зоны закрытого типа без права покидать их до конца жизни, без права иметь детей и встречаться с родными.
Это были лишние люди. Общество открыто заявило им об этом. И поскольку с самого рождения они считались «лишними ртами», выкинутыми на задворки высокоразвитой цивилизации, незаконнорожденные, по мнению властей, должны были приносить хоть какую-то пользу, дабы тем самым оправдывать собственное существование: в их обязанности входило выполнять самую тяжелую и неблагодарную работу, за которую цивилизованные граждане брались только в случае крайней необходимости или не брались вовсе. Чем сильнее набирала обороты кампания в поддержку закона о праве на рождение, тем больше рабочей силы прибывало в агломерации. Промышленные поселения разрастались, превращаясь в мощные «кузницы», в стенах которых ковались все блага современной цивилизации.
Время шло. Новые общественные правила постепенно приедались и, в конце концов, превратились в норму. О судьбе миллионов отверженных, запертых в агломерациях, будто вовсе позабыли.
В пределах индустриальной зоны незаконнорожденные могли передвигаться, как им было угодно. Жители гетто имели право на уважение их достоинства, на физическую неприкосновенность, на свободу вероисповедания, на правосудие в рамках действующего закона, на медицинскую помощь, на развлечения и даже на получение определенного уровня образования. На первый взгляд, обычная жизнь свободного гражданина. Но все-таки это была не свобода.
Эту несвободу Александра Арефьева чувствовала своей кожей каждый божий день. Эта несвобода давила на нее, словно бетонная плита. Эта несвобода заставляла всю ее содрогаться и ненавидеть себя, прямо как сейчас, когда трясущимися руками она пыталась открыть дверь в кабинет начальника.
– Александра, мне постоянно на тебя жалуются, – услышала она сквозь звон в ушах. От этих слов Саша вся буквально сжалась в комок. Плечи ее неестественно приподнялись, а голова, наоборот, поникла, будто пытаясь спрятаться, но прятаться было негде. Она бестолково молчала, моргая ресницами, и от волнения не могла сообразить, что же нужно говорить в таких случаях.
