Я подошёл к ней и ударил по голове бутылкой пива. Она рухнула к ногам, я наступил на неё и погрузился сапогами в ил. Вода была чёрная от торфа, поросшая у берега редкими стеблями сухой травы, а дальше боковой ветер гнал мелкую рябь вправо, быстро сносил белый поплавок на дуге лески. Низкие тёмные тучи висели над водой, противоположный берег не был виден. Ветер усилился, – я потянул на себя леску, но поплавок относило всё дальше. Вставив конец уды в ил, я потянул её на себя двумя руками, отклоняясь назад телом, как раб рычаг катапульты. Но ветер подул сильнее, пришло ощущение, что рыбалка это борьба, в которой необходимо вытянуть поплавок. Нельзя проиграть! Понимание, что необходимо преодолеть ветер, что это решающие мгновения, подавляло силы, уда вырывалась из сжатых кулаков, но я тянул и тянул, упираясь каблуками сапог в мягкий ил, скользящий под ногами. Я упрямо боролся, но росла обида, что ил скользит, что подошвы не могут упереться в прочную корягу, что жена, друзья, дочь предали, что будильник сам прыгнул в руку Генерального Директора.
Когда уда разлетелась в руках, когда тело моё взмыло в солнечный свет над серой пенкой облаков и полетело, кувыркаясь, я принял поражение.
Шею колол бугорок ниток верхней пуговицы рубашки. В пиджаке потели подмышки, – надо было их в воскресенье побрить. На рабочий стол лёг напечатанный лист, в левом углу косо начертано: «Проверить, доложить». Перед столом надо мной усмехалось красное, в капельках пота лицо шефа. На белой рубашке из наклонённых сине-гранатовых полосок выглаженного галстука сверкали золотым шитьём косые надписи FC Barcelona, а шея была гладкая, белая, даже без прерывистой строчки зажившей царапины. Закричал будильник. Звенел не переставая, прямо в самое правое ухо. Наверное, подкрался Генеральный Директор с моим будильником, чтоб напомнить, как я голым бегал по улице, и показать, что он видел меня в толпе. И стало ясно, что здесь жить и работать до смерти, что пойман я прочно, но может быть, за это мне вернут мою машину. Будильник рвался в самое ухо. Пахло кофе. В бухгалтерии пьют кофе. Генеральный нарочно подкрался с будильником, чтобы…»
Он рано проснулся в выходной, ехать на дачу, пока нет пробок на выезде из города.
– За что?
– За розовую пони.
– За розовую пони?!
Больно. Как боль мешает думать.
Какие же они дураки! Я же поняла только сейчас. Какие дураки! Боже мой, они поспешили, поспешили, они думали я сопоставила факты, я же не понимала ничего, я поняла только сейчас, только сейчас.
Папа очень добрый. И строгий. Но никогда злой или жестокий. Потому очень добрый. В детстве мама заметно больше любила младшую сестру, потому, наверно, папа был особенно чуток ко мне.
Папа всегда много читал, так что мой уравновешенный характер в детстве нашёл свою тихую любовь в чтении. До сих пор уютно вспомнить, как мы, он в кресле, я на диване, читаем. Молчим. Но так волшебно. Только иногда отвлечёшься посмотреть, как дождь застучал в окно, или встанешь свет включить.
Папа просил записывать мысли от прочитанного в тетрадки. Потому много лет для меня нет ничего лучше, чем прочитать, а после записать своё впечатление.
Когда училась журналистике, меня интересовали криминальные сюжеты, связанные с интригами, тайными сделками. Папа был мягок, но настойчив в предложении писать о книгах, выставках, искусстве. Он не требовал не работать в изданиях, посвящённых преступному миру. Он, пользуясь своими связями, снова и снова предоставлял юной студентке возможность заработать денег, написав литературный обзор или театральную рецензию в престижной газете. За несколько лет скопилась репутация достаточная для должности постоянного автора детской рубрики солидного издательского дома. Книги, представления, игрушки, путешествия – красочный и тёплый, как бабье лето, детский мир.
