– Когда исправишь свою жизнь, тогда будешь иметь право лезть в мою, а сейчас, ты мне не авторитет.
Сын вышел из квартиры, крепко хлопнув входной дверью.
Владимир дошел до журнального столика в комнате, со злостью швырнул в стену пустую банку из-под пива. Резко дёрнул больную руку, с силой сжал раненную ладонь в кулак. Поплёлся в ванную. Размотал грязный бинт, включил воду и, морщась от боли, подставил руку с присохшим бинтом под струю. Второй рукой порылся в шкафчике, который висел на стене. Вынул из него йод и новый бинт. Попробовал оторвать прилипшую к ране марлевую повязку – получилось. Стиснув зубы, залил рану йодом и, как мог, забинтовал чистым бинтом. Посмотрел на своё отражение в зеркале. Покачал головой. Боль в руке стала понемногу утихать.
Внезапно Владимир вспомнил про монаха. Вернулся в прихожую. На гвозде висел ключ от комнаты, в которой хранились вещи жены. Голяков открыл дверь, пошарил в шкафу, отодвинул и вынул несколько коробок. И нашел ту, что искал – коробку с надписью: «АРХИВ Г.В.» – документы отца. Владимир взял коробку под мышку и прошел в свою комнату. Он сел на кресло, скинул одним движением все с журнального столика и поставил на него коробку.
Внутри было много бумаг и старых фотографий. Отец тщательно разложил все документы по папкам, подписал все подробно. Владимир знал, что такая коробка есть, но ни разу не посмотрел, что в ней. Теперь он с удивлением рассматривал папки, подписанные рукой отца. Часть его жизни можно было восстановить, читая эти документы.
Голяков перекладывая бумаги с записями, открыл очередную папку. Обнаружил внутри нее фотографии отца, на которых он был вместе с Жамсо. На одной из них отец был даже в одеянии монаха. Внутри этой папки, в самом конце, Владимир нашёл рисунки. Это были его собственные рисунки, нарисованные им в далеком детстве. Не выдержав, он опустил голову на руки. Плечи его задрожали, и слезы потекли по небритым щекам майора.
***
Громко звенел будильник в мобильном телефоне. Владимир, морщась, открыл глаза и схватился руками за голову. Зажмурился от ярко светящего в глаза солнца. Оказывается, он уснул в кресле. Коробка с документами отца стояла тут же. Голяков положил все бумаги, папки и фотографии на место и встал с кресла. От яркого солнца или от сна сидя в кресле у него болела голова.
Владимир нашел в шкафу относительно чистую рубашку, снял грязную, надел новую и, не застегивая на ней пуговицы, прошел на кухню. Глядя на часы в мобильном телефоне, Владимир поставил чайник. Включил радио. Передавали гороскоп и погоду. Сделал кофе и бутерброды, часть из которых положил в холодильник. Написал записку сыну: «Еда внутри» и наклеил ее на дверцу. Перевязал руку бинтом. Побрился быстро машинкой, оставив лёгкую щетину. Причесал волосы. Застегнул рубашку. Заглянул в комнату сына. Тот спал на кровати одетый и обутый. Голяков – старший, тихо, чтобы не разбудить, разул Славу и накрыл его одеялом.
Владимир взглянул на часы – он почти опаздывал. Очень быстро обулся, промчался по лестнице вниз и выбежал из подъезда, хлопнув входной дверью.
Недалеко от подъезда Голяков встретил соседа по лестничной клетке. Шмырко недолюбливал Владимира и его семью, всегда за спиной говорил о них гадости, а Владимир вежливо терпел и не отвечал – мол, сосед все-таки. Шмырко был небольшого роста, коренастый, жилистый, с неприятным лошадиным лицом. Владимир не хотел общаться с вредным соседом, чтобы не портить себе утро скандалом, и, кивнув соседу, постарался пробежать мимо. Но Шмырко остановил его:
