Новолетье - страница 22
Илья подивился лишь тому нахальству; смерть Иктыша огорчила его; а старик был неприятен хитростью льстивой, потому не спешил с поклонами на другой берег. Посыльным же велел передать:
– Я у вашего вождя не в холопях, и ничем ему не обязан. Вольно ему гневаться; будет час, приду… – знал, до Семицкой недели времени не станет.
…Под новолетний мартовский снег объявился вдруг Леонтий… Илья у крыльца стоял с непокрытой головой, не узнавал сына в крепком молодце с хорошо пробившимися усами. Тот смотрел на отца, дивился, что не тает снег в густых ещё его волосах. Тоска выкручивала сердце, – ничего не сделал он для родителей. И дорога его мимо дома отчего легла…
–… В греческую землю иду, отец, у тамошних монахов учиться…
– Иди, коль в отчине боле учиться нечему…
Не дёргал больше Леонтий косу Анастасии, лишь погладил по голове, как шутя, повинился:
– Не привёз я, вишь, жениха тебе; не сыскал достойного… – а она всё так же пряталась за Улиту…
…Всего-то ночь гостил Леонтий под родной крышей,– снежная замять замела поутру его следы. Не у вымола уже стояли, провожая, – до ростовского тракта шли за попутным возком… Остались в отцовском доме лишь дорогие сердцу подарки да память об улыбке его…
В страду посевную домой Илья возвращался затемно; ино и в поле ночевать приходилось. Ему говорили: вот приезжал старик, Илью не дождался. Ходил по селу хозяином; не один, с прислужниками (у Иктыша слуг не было), останавливался у изб попригляднее, стучал по брёвнам клюкой, заглядывал в окна, бормотал что-то.
Илье недосуг обдумывать стариковы чудачества; пусть ходит, – делать ему, похоже, нечего. Валился на полати, спал крепко до первой звезды.
На Радоницу, прежде помянув предков, решил съездить к соседу, помянуть Иктыша. К тому ж намечалась свадьба Мирошки Тулика с восоркой, – и об этом следовало поговорить…
Поклоны и подарки были приняты безразлично; старик говорил как нехотя, слова цедил сквозь зубы; к тому ж начисто забыл русскую речь (рядом постоянно торчал то ли толмач, то ли телохранитель).
Чарка мёду за помин души Иктыша слегка смягчила старика, но от разговоров о предстоящей свадьбе он упорно уходил в сторону. Илья не почуял в этом виляньи ничего, кроме безразличья; ну нет ему дела до чужого счастья-радости… Так и воротился, не поняв, – зря ли ездил, с толком ли?
А дале дела чудней пошли: беловодских баб, что за восорами жили в заречье, гостить к родичам не пустили; жених-восор от беловодской сговорёнки отказался, – братья невесты обиды не стерпели: драка была. Порасшатали молодцы бревенчатый заплот восорской деревни…
…За полсотни лет крепко перемешались восоры с беловодцами. Осталось лишь несколько родов, что строго держались обычаев своих, породу берегли. Алуша, невеста Туликова, из таких была, – чернявая, тоненькая. Рядом с Туликом, – что рябинка с дубом.
Матке его, вдовой Фиске, тонина эта ни к чему: "Да она ж и не родит путём!" Фиска уж и в церкву бегала, поклоны била, Тулика молила-плакала, – парень своё ладит: женюсь да женюсь! До Зарянки дошла вдова – отсушки просила какой. Не велела Зарянка боле подходить к ней с глупостями, чем вдову несказанно обидела и обозлила…
Вторую уж весну хороводились Тулик с Алушей. Делать нечего, только сватов засылать.
В заречье сватам тоже не зарадовались, да, видно, Алуша своё счастье выплакала там… Свадьбу выговорили на Семик.
В Семик поутру собрался Тулик за невестой. Дружки усаживались в убранные зеленью лодки, как приметили от восор убогую лодчонку, коей ловко управлялся лопоухий чернявый малец, прозвищем Бурыш (Заяц), обычный доводчик дурных вестей из заречья…