Леха и Людмила, мне кажется, полюбили ее за открытую и наивную душу, за прелестное личико и фигурку, ну, а я был для нее опекуном и нянем. Когда она нечаянно задела ногой большую корзину, стоящую в проходе, с нами в вагоне находилось много дачников, ножка ее была безнадежно испорчена торчащим прутом. Заволновавшись, я усадил ее к себе на колени и не спускал с рук до тех пор, пока не обработал ранку и перевязал бинтом ногу, благо у Людмилы, Лешкиной подруги, нашелся и йод, и бинт. Только после этого я пересадил ее в кресло рядом с собой. Эта деревенская девчонка перенесла все совершенно спокойно, как будто так все должно было быть. Леха с Людмилой, наблюдая за нами, переглядывались. Людмила до этого называла ее снисходительно девочкой, а тут и имя вспомнила:
– Манефа, прости, я тебя Марией хотела называть, а может, Машенькой лучше? Как ты считаешь?
– Как хочешь, зови, – махнула рукой Манефа, – Главное, чтобы имя красиво звучало.
– Вот это правильно сказано! – заявил скупой на похвалы мой друг Леха.
К озеру подошли как раз вовремя. Жар спал, но вода была теплая, как парное молоко, так что силом в воду затаскивать никого не пришлось. Даже Манефа, на ходу сбросив легкий сарафанчик и обнажив свою стройную фигурку, рыбкой скользнула в воду, а, вынырнув, обдала меня фонтаном брызг, звонко смеясь от восторга. Лучше в воду, чем брызги; я поднырнул под нее и встал на песчаное дно, девчонка оказалась у меня на шее. Мелькнула мысль, что напрасно я так поступил, не обидеть бы, но, ошибся, она была счастлива и радовалась, как ребенок, сидя у меня на плечах.
Накупавшись вволю, мы с Лехой поставили палатку и разожгли костер, в поисках хвороста пришлось излазить пол-леса. Девушки быстро приготовили кофе и бутерброды, мы расположились возле самого огня поужинать.
Я обратил внимание на Манефу, которая, как мне показалось, была чем-то озабочена, но вскоре все прояснилось.
Опускался вечер, небо синело и, кое-где, стали видны звезды, дурманно пахло костром, который грел и даже жег лица и все, что было повернуто к огню. С тыльной же стороны тело стало обдавать прохладой. Комаров, скрывшихся от дневной жары, почти не было, редко какой появится, да и тот сразу исчезает, попав в струю жара от огня. Темнело прямо на глазах. Блики пламени плясали по ярким бокам палатки, в стороне от нее темнота поглощала свет. Манефа изредка поглядывала на танцующие по палатке светотени и, наконец, спросила у меня, шепнув на ухо:
– Кто спать в палатке будет?
– Все, – не задумываясь, ответил я. – В тесноте да не в обиде. Уместимся все, теплее будет. Ты видала, как маленькие щенки спят? Прижмутся друг к другу, тем и греются.
– Да и так не холодно, можно и на улице спать, у костра, – погрустнев, сказала Манефа и посмотрела на подружку, ища поддержки.
– Ну да! Еще чего не хватало. Да тут, под утро – комары сожрут, – возмутилась Людмила, еще больше расстроив Манефу.
– Не переживай, девочка, – подбодрил ее Леха. – Мы у костра до утра просидим, песни пропоем, а кому спать хочется, может прямо сейчас и тут подремать.
Над лесом на том берегу поднялась луна и, тотчас, лунная дорожка протянулась до самого нашего берега. Озеро обрамляли хвойные деревья, высоченные ели кололи темными пиками небо. Легкий ветерок не мешал и не холодил, а только слегка щекотал обнаженные тела отдыхающих.
По всему берегу круглого, как большое блюдце, озера, горели костры. Возле ближних огней видны люди. Дальние костры мерцали, как крупные звезды и людей там видно не было. Напротив нас на той стороне сверкал огнями и гремел музыкой плавучий ресторан дома отдыха. Но там режим, и около полуночи музыка прекратилась, огни исчезли, а вместе с ними пропал в темноте и сам ресторан.
