«Плевако» задержали и повели в милицию, оторвав от него плачущего Мишу, потрясённого тем, что уводят такого милого дядю. В милиции выяснилось, что «Плевако» давно разыскивают за многие совершённые им кражи, и дело о нём, как квалифицированном квартирном воре, поступило к Васильеву.
В тюрьме «Плевако» тщательно скрывал обстоятельства своего ареста, явно стесняясь их. Но недели через две арестовали другого вора, который со смехом рассказал в камере, как попался «Плевако», игравший с ребёнком. Вору рассказали об этом в уголовном розыске.
На следующий день вся тюрьма знала эту историю, и на прогулке Милохину кричали: «мамочка», «няня», «бабушка Петя» – и делали ему «козу». Этого самолюбивый «Плевако» не мог стерпеть. Он замкнулся в себе, презрел человечество и стал задумываться над смыслом жизни. Дважды ему снился Миша, его счастливый смех и толстенькие ручонки, которыми он так нежно обнимал развлекавшего его дядю.
Васильев отлично понимал, что происходит в душе этого обвиняемого. Васильев знал биографию «Плевако», знал, что он был один раз неудачно женат и что его единственный ребёнок погиб от дифтерита в трёхлетнем возрасте.
И тихий, согнутый неизлечимым недугом Васильев, отгоняя мучительные мысли о приближающемся конце (он знал, что у него чахотка и что его положение безнадёжно), нередко размышлял о дальнейшей судьбе «Плевако», обладавшего завидным здоровьем при искалеченной судьбе. Васильев думал, как согреть и поддержать тот робкий, как травинка, пробившаяся в трещине асфальта, росток человеческого чувства и тоски, который удалось посеять в этой больной душе маленькому Мише.
Вот почему в связи с делом о брегете Васильев сразу подумал о Милохине. В деловом смысле Васильев больше рассчитывал на Музыканта, но ему захотелось, воспользовавшись этим предлогом, оказать доверие и «Плевако», чтобы поддержать в нём уже начавшийся процесс нравственного самоочищения.
«Плевако» ввели в кабинет. Ещё с порога он мрачно пробурчал «здрасьте» и остановился, глядя себе под ноги.
– Здравствуйте, Милохин, – ответил Васильев. – Садитесь, пожалуйста. Я вас не разбудил?
– Тюрьма не санаторий, – ответил «Плевако». – Тут мёртвый час не соблюдается… Ваше дело – вызывать, наше дело – приходить… Конец скоро будет?
– Вы имеете в виду окончание следствия?
– Ну да. Судить пора. Чего кота за хвост тянуть?
– Следствие подходит к концу. Но я вас вызвал по другому делу.
– С меня и одного достаточно. Я не жадный.
– Речь идёт о деле, которое к вам не относится.
– А ежели не относится, зачем вызывать?
– Сейчас поймёте. Вам известно, что к нам приехал с визитом французский сенатор Эррио?
– Он мне телеграммы о своём приезде почему-то не прислал. Наверное, не знал адреса… Что дальше?
– Вчера у него украли брегет.
– Брегет? Это бимбар, что ли, такой со звоном?
– Именно. Что вы об этом скажете?
– Вчера я в тюрьме сидел. Что я могу сказать? Вообще я по карманам не промышляю… Золотой хоть бимбар-то?
– Золотой. А почему вас это интересует?
– Просто интересно, какие бимбары у французских сенаторов бывают. Что дальше?
– Эта кража позорит город, Милохин.
– Подумаешь! В Париже, наверное, почище нашего шарашат.
– Позвольте, это же наш почётный гость… Гость нашего правительства.
– На лице у него не написано… Откуда уркам знать, что он гость, да ещё сенатор? Вы ему это объясните. Если он толковый сенатор, то поймёт… На худой конец можно ему по оценке деньги выплатить или другой бимбар подобрать.
