Занятие началось. Длинно, темно, изможденно, точно делая публике одолжение, читали приезжие. Но Криворотов слушал вполуха, да и не слушал вовсе, поглощенный скрытным наблюдением за Никитой и Анной, сидевшими наискось от него, перед пролетариатом. Отвлек Леву от сосредоточенной слежки гнусавый голос Додика:
– Читка продолжается, граждане, попросим второй стул!
Все обернулись на Криворотова. Действительно, его черед.
Дважды – утром и недавно на бульваре – отрепетированное стихотворение начисто улетучилось из памяти, пропали даже первые слова. Пришлось, краснея, полезть за списком в задний карман и абы как отбарабанить с листа, подняв глаза от бумажки лишь “под гору”, на последней строфе:
Я точкой таю в куполе глубоком,
И в горле ком стоит от синевы.
Душа ушла и стала солнцепеком
И девушкой на том краю Москвы.
Весь в пятнах, Лев побрел на свое место. Это был провал – раздались два-три жидких хлопка, лишь Арина подавала ему из-за голов школьников знаки одобрения. Криворотов плюхнулся на стул.
– Как у вас ГБ, борзеет? – ни с того ни с сего спросил его сосед слева, эмиссар вольных поэтических кругов Ленинграда.
Криворотов только собрался ответить что-нибудь столь же залихватское, как ему передали записку. “Послушай, пожалуйста, Анины стихи, – размашисто писал ему Никита. – И вообще, и с прицелом на антологию. По-моему, очень даже ничего”.
Новенькая как раз выходила на чтецкое место и, судя по всему, нимало не робела. Читала она по блокноту и негромко, как-то на особый лад произнося шипящие. Речь в стихотворном цикле шла о незадавшейся любви. Лирическая героиня свысока и несколько пренебрежительно отзывалась об утраченном возлюбленном, потому что тот предпочел будням взаимного любовного мятежа какую-то тихую заводь. За малодушие горе-любовник был даже назван “милым зайцем” (в рифму к “бояться”!), а “бояться”, по мнению героини, именно что и не следовало. Разумеется, в свой срок поминались и глоток вина, и бессонные ночи, и подруга – настольная лампа. Не обошлось и без туманных обещаний пустить в ход кое-какие сверхъестественные способности обманутой в своих ожиданиях любовницы (очевидно, имелись в виду ее короткие связи с силами тьмы). На прощанье лирическая героиня аттестовала себя как беззаботную циркачку. Или рыбачку. Лев не расслышал, ибо поспешил злорадно воззриться на Никиту. Но ни единый мускул не дрогнул на лице товарища. Аринино “пф-ф-ф-ф!!!” откуда-то сзади было настолько демонстративным и красноречивым, что Отто Оттович сердито наморщил высокое чело. Но невозмутимая поэтесса под умеренные рукоплескания уселась рядом с Никитой. Никита, поскольку очередь выступать дошла до него, поднялся и процедил с одной из своих козырных нагло-застенчивых улыбок, что сегодня он, пожалуй, воздержится от чтения: не хочет смазывать впечатления от чудных (он так и сказал “чудных”) произведений предыдущего автора.
Да и возымей лукавый Никита желание прочесть стишок-другой, вряд ли ему или кому-нибудь еще теперь удалось бы произнести хоть одну-единственную строфу, потому что, бабахнув дверью, на пороге студии стоял и грозно раскачивался Вадим Ясень.
– Требую немедленно перейти к водным процедурам! – возопил он.
Вадим, верно, еще в начале вечера изрядно и на старые дрожжи приложился к дармовому виски и, окрыленный случившимся, насшибал денег у школьников и приезжих пиитов – и вот вам результат: нетверд на ногах, зато полна авоська портвейна.
