Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья. Том 2 - страница 12



Лю Синю показалось, что едва просветлевший взгляд главы снова безумно заблестел.

– Все субъективно, – вскинул бровь Лю Синь. – Скажем, должен ли мужчина пройти мимо ребенка только потому, что за душой ни гроша? – Он сделал шаг в сторону главы. – Или должен ли он бросить собственного ребенка лишь из трусости и для поддержания своего положения? И спускать с рук все те слова, что разносят по городу его жены, очерняя женщину, которая ему нравится?

Дун Чжунши замолчал на несколько долгих мгновений, после чего тихо спросил:

– В том ее письме… есть еще что-нибудь?

Лю Синь тяжело вдохнул и, упершись локтями в перегородку меж прутьев, высунул лист и взглянул на него. Он никак не ожидал, что человек из соседней камеры вдруг выхватит листок цепкими пальцами и примется осматривать его со всех сторон.

– Да, она пишет, что ты мудила, из которого я должен выбить все дерьмо, – пропел Шуя Ганъюн, сплевывая на пол кровавую слюну. – Ой, смотрите-ка, тут даже пара уток-мандаринок[5] с подписью: «Для моего дорогого А’Юна».

– Юн?! – ринулся к стене Лю Синь.

– Ага, мест в этих темницах удостаиваются только те, кто особенно сильно взбесил ту бешеную бабу. Ну и сволочная же сука она, скажи?

– Как ты? Это тебя утащили наверх для допроса? – Лю Синь осматривал стену, словно пытаясь увидеть за ней друга и узнать, в каком он состоянии.

– Ай, – отмахнулся Шуя Ганъюн, – меня за эти дни столько раз уже пытали, да и хрен с ним. – Бросив взгляд на камеру наискосок от своей, он вскинул бровь: – Так это и есть прославленный Дун Чжунши?

– Да, он уже пришел в себя.

Шуя Ганъюн снова сплюнул:

– Твою мать, а я с ним тут болтал время от времени! Даже пару песен ему спел, чтобы этот бешеный угомонился в перерывах между попытками убить меня и рычаниями, с которыми он пытался выдрать цепи из стены.

Дун Чжунши мрачно хмыкнул из темноты, окидывая Шуя Ганъюна надменным взглядом:

– Сдается мне, это не искажение ци сводит меня с ума, а твой голос, которым ты завывал тут днями и ночами, словно тебе на хвост наступили.

– Че сказал? – оперся о прутья Шуя Ганъюн, облизнув уголок разбитых губ.

– Сказал, воем твоим только пытать! – ощетинился Дун Чжунши, лязгая цепями.

Шуя Ганъюн растянул губы в гадливой улыбке и нараспев протянул:

– А вот А’Тянь просто в восторге от моего голоса.

Дун Чжунши тут же бросился к прутьям, как и Шуя Ганъюн в соседней камере.

– Как бы ты ни старался задеть меня, но я всегда буду тем, кого она будет любить. Мы вместе с ней пережили столько, что тебе и не снилось!..

Лю Синь, который все это время тер виски, пытаясь унять разыгравшуюся мигрень, взмахнул руками и прервал мужчин:

– Заткнитесь оба! Вам не кажется, что сейчас есть дела поважнее?!

Оба пленника замолчали, соглашаясь с его словами. Лю Синь провел по лицу ладонью, переводя тему:

– Судья захватила власть в Яотине.

Дун Чжунши усмехнулся.

– Сборище тупых ублюдков… – выдохнул он, откидывая голову на стену за спиной. – Я знал, что так будет. Но, к сожалению, в те годы утихомирить мятежи в гильдии было возможно только с помощью порядка и правил, за которыми некто должен был осуществлять надзор. Невозможно создать систему без единой лазейки. И я понимал на том собрании, что однажды подобное может произойти. – Дун Чжунши стал расхаживать по клетке, позвякивая цепями. – Я взял в жены всех дочерей правящих кланов, чтобы они были вынуждены занять мою сторону. Так оно и вышло, верно? Сейчас эти разжиревшие сволочи думают лишь о том, как обойти судью, вместо того чтобы перерезать мне горло и занять мое место.