За вами он теперь тоже присматривает: когда ночью почувствуете чье-то присутствие, не торопитесь оборачиваться. Не стоит его волновать своим криком, просто делайте свои дела, как делали всегда, ведь с этого момента, если прочитали историю, дороги назад уже нет. Он за вами тоже будет следить. И дай Вам бог, чтобы широко раскрытые глаза, олицетворяющие не то страх, не то усталость или безразличие, всегда оставались во тьме и никакой свет не показал Вам воплощение мучений и боли. Если Вы с трудом представляете, как в темноте всплывает чей-то взор, просящий о помощи и лениво следящий за вами, то Вы – везунчик. Многим, кто знает эту историю, повезло прожить долгую жизнь, прежде чем они столкнулись с этим взглядом.
– Знаешь, Фальк. Это на удивление интересная история. У меня бинты стоят колом! Да и я много понял про тебя. Ты, это…
Харон наклонил голову, и она стала постепенно уходить вниз. Фальк посмотрел, как шляпа приближается к столу, но в последний момент она вернулась туда, откуда начала спуск. Морж делал вид, что говорить не нужно. Харон вновь зазвучал.
– Ты… я забыл… Ты мой друг.
– Я рад, что в-вы приближаетесь к белой горячке. А что у вас с родителями?
Зеленое пламя разгорелось в двух отражениях Фалька. Харон посмотрел на Фокси, но потом огляделся, будто бы он хотел, чтобы морж ничего не подумал.
– А у меня их не было никогда.
– Это как это не было? Даже я своих помню.
– У таких как я ничего нет. Я – никто.
– Ой, Харон, не принижайтесь!
– Ну, уж лучше так говорить, чем восхвалять себя, как это любят волшебники…
– О, так себя любить надо – слова отца, между прочим.
Харон снова наклонился вперед, но потом понял, что сейчас завалится на стол, и приободрился.
– Я так и не понял, кем был твой отец?
– О, ну он был мэром этого городка.
– Читалось.
– Ч-что?
– Сразу было понятно, что в таком богатом доме живет власть.
– О, это с приходом матери дом преобразовался: появилась роскошь, прислуга. А народ в городе стал беднеть (особенно альвы). Наверно, мужчина должен всем заправлять…
– Человек, Фальк. Человек…
Они приближались к белой горячке. Самогон стал литься мимо стопок. Разговоры приобрели оттенки синего.
Фокси лежал на животе и улыбался. Он вилял хвостом, а глаза его блестели. Комната для него превратилась в корзину в руках бегущей от волка Красной шапочки.
– Фальк! Ты, черт… Ты… Короче, где все жители?
– О, так уехали.
– Давно?
– Давно… – Фалька никогда ранее не переполняло сожаление.
– Фальк!
– Что?
– Ты здесь…
– Тут я.
– Ты это… Чем занимаешься по жизни?
– О… Так… Рисую.
– Чего?
– Говорю, портретной живописью занимаюсь…
– А меня нарисуешь? – спросил Харон.
Ему казалось, что Фальк стоит прямо у кресла, но тяжело было разобрать, как далеко морж на самом деле.
– Вас? Я очень на это надеюсь… – сказало что-то.
Харон практически ничего не видел. Похоже, он был так пьян, что ему померещилось, будто на другом конце стола над Фальком навис демон. Демон был черный, как тень и рогатый, как черт. Его длинные руки почти ложились на пол и заканчивались толстыми и острыми пальцами.
– Только… Только пускай у меня не будет… Не будет… Хвоста торчком, – сказал Харон. Это были его последние слова.
Фокси лежал прямо возле границы белого и черного света. Лучи пытались коснуться пса… Кота… Скорпиона (какая разница???). Бинты утонули в кресле. Они дрожали, когда мумия рычала (моя бабка храпела почти так же).
