О чем думает море… - страница 35

Сведений о том, что же именно случилось, не осталось, все ушло в предание о том, что в Гефсиманском саду есть проклятое место, куда ни в коем случае нельзя попасть человеку.

Нужно сказать, что в проекте была хорошо отработана цензурная часть и для того, чтобы стереть запись, могущую хоть чем-то скомпрометировать шоу или подорвать его авторитет, нужно было только сказать «Изыди!» – это была, как тогда казалось всем, циничная и весьма остроумная шутка гения из группы программистов. Они же состряпали эксклюзивную программу, позволявшую транслировать все программы шоу прямо из студии Гефсиманского сада круглосуточно по нескольким каналам и одновременно, и в разбросанном порядке, что помогало в экстренных случаях, когда вместо искомого исцеления, человека начинало крючить, когда вместо счастливых просветленных глаз исцеляемого в объектив оператору смотрели вдруг абсолютно обезумевшие или вдруг резко ставшие пустыми и безжизненными глаза.

Один из пары десятков безнадежно неизлечимых сумасшедших, оказавшихся в клинике практически сразу после падения шоу с классическим диагнозом «шизофрения» и странной припиской в скобках (изыди), в редкие минуты возвращения в свой сумеречный рассудок рассказывал, что этот самый программист, наблюдавший на экранах студии последнее шоу, столько раз сказал это самое заветное слово, что с лихвой хватило на то, чтобы стереть всю базу программ, хранившуюся, во избежание копирования и нелицензионной трансляции только в этой студии. После этого рассказа больной как правило садился лицом к одной из стен своего безопасного бокса и, смотря куда-то внутрь стены, полными нечеловеческой печали и страха глазами, начинал повторять это самое заветное слово. После чего начинал волноваться, метаться, пытаться убить себя, подпрыгивая и кидая своё тело и голову о стену или о пол, в общем, бесноваться, что свидетельствовало о том, что временное улучшение не закрепилось, и болезнь вновь одержала верх.

Врачи и медбратья качали головами, вкалывали ему нечеловеческие дозы успокоительного, отправляя больного в неизведанный мир страшных снов, которые, по-видимому, и были причиной того, что даже после уколов больной продолжал метаться, и, пытаясь выговорить заветное слово, утробно мычал, не умея справиться с отяжелевшим и непослушным языком. И врачи, и персонал клиники, и даже сами сумасшедшие, искренне желали этому больному счастливо уснуть и больше никогда не просыпаться, так страшно, безысходно и глубоко было его страдание, и каждый раз, когда он затихал больше, чем на минутку, тихая старушка, прижившаяся в больнице непонятно когда и по какому праву, постоянно дежурившая возле бокса этого больного, по старинке крестилась и начинала что-то шептать.

Это все, что осталось в исторических хрониках и памяти народной о периоде шоу, который потом был назван некоторыми историками как период информационной амнезии. Эта самая амнезия позволила новому религиозному движению, сильно смахивающему на самого низкого пошиба секту, но изо всех сил открещивающаяся от такого поименования, историю своего возникновения относить к послеамнезийному времени, а основной причиной своего появления декларировать высшую волю гефсиманскую, «изрыгнувшую ужас из сердец наших и поселившую покой и мир в тела наши».

Именно так – тело – назывался теперь главный объект официально признанной мировой религии, которая победно шагала по планете, постепенно сливаясь с государственными аппаратами стран обоих полушарий.