– Ты в соседнем доме живешь, Пална, – отодвинула бабулю другая, побойчее, с волосами цвета сельди под шубой: корни белые, концы красные, а между ними желтая морковь. – Ступай к себе, не мешай следствию.
– Зато я тут старожил, – проскрипела в ответ Пална. – А ты понаехала. И уже после того, как мать и сын Эскины померли.
– А я с Кирой позавчера разговаривала, – вклинилась третья. – Считай, была последней, кто с ней общался.
– Да тебе лишь бы с кем поболтать. К любому прохожему цепляешься…
Тетеньки заспорили. Константин подхватил под руку маму Димона и увел в подъезд, решив, что если понадобится еще понятой, то привлечет кого-нибудь из трех склочных пенсионерок.
Об этом он рассказал начальнику, когда тот прибыл на место.
– Судя по тому, что в квартире ты один, делаю вывод: ничего заслуживающего внимания не обнаружено?
– Точно. А мама Димона пошла к себе за бутербродами. Решила меня, бедолагу, накормить.
Грачев осмотрелся. Обычная советская двушка: на стенах выцветшие бумажные обои, там же ковры, репродукции. Югославская мебель. Люстры из стекла и «самоварного» золота. Коля въехал в такую же квартиру, когда женился. Но сделал ремонт, и сейчас там было приятно находиться. У Эскиных же было неуютно. Квартира угловая, мрачная. В ней холодно и… тоскливо?
– Ты передернулся, – заметил Костя. – Почему?
– Не по себе мне тут.
– Мне тоже. Какая-то аура нехорошая у этой квартиры.
– Ты веришь в такие глупости?
– Глупости или нет, а все жильцы, которым хата сдавалась, съезжали через год максимум. А тут все исправно: отопление, канализация. Последние почти на халяву жили. Только коммуналку платили и пару тысяч сверху. Так сказать, за износ. И все равно отказались от квартиры. Пустовала полгода. Кира на продажу ее выставила. Но не нашлось желающих ее приобрести.
– Она же в Приреченске давно не появлялась, – не мог не вспомнить слова Димона Грачев. – Как тогда дела вела?
– Через доверенное лицо, – ответили ему. Это в квартиру вернулась Димкина мама с тарелкой, на которой лежали бутерброды с колбасой и сыром. – Их с Родей общий друг детства, Ромка, риелтор. Он и сдавал, и продавал.
– Ромка? – переспросил Лев. – Это не Попов ли?
– Да, он.
– Я через него хату свою менял после развода. Толковый чувак.
– Он тоже ходил в театральную студию вместе с Родей? – предположил Грачев.
– Вроде бы. Мальчики, вы ешьте. – Женщина поставила тарелку на стол. – Я за компотом сбегаю.
– Да вы не беспокойтесь о нас, Серафима Петровна.
– Мне не в тягость.
И она снова удалилась. Мужчины взяли по бутерброду. Но Коля не был голоден, поэтому, надкусив, отложил. А Костик свой умял за секунды и принялся за второй.
– Паспорт гражданки Эскиной тут, в квартире, – жуя, сообщил он. – Кое-какие личные вещи, сложенные в рюкзак. А телефона нет.
– Сейчас никто без него из дома не выходит, значит, украли или выронила. Скорее, второе.
– Почему?
– Если б грабили, взяли бы в первую очередь серьги. Они золотые. Сбыть легко, не то что телефон. Они сейчас все от отпечатков работают или фейс-айди.
– Надо номер узнать.
– Запросим.
– Или спросим. – И зашагал в прихожую. – Серафима Петровна, у вас есть номер Киры? – Соседка, как оказалось, вернулась с компотом. Коля не слышал, как она вошла.
– Нет.
– А Ромы?
– Его есть. Это ж он у меня запасные ключи оставил. Чтоб я потенциальным покупателям квартиру показывала, если он не может. Тортик принес. Но обещал отблагодарить денежкой после сделки. Да только никто не захотел покупать эту квартиру почему-то. Хоть и не дорого просили. Но я тебе, Левушка, уже говорила об этом.
