О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках - страница 3

– Ну постой же, не улетай.

Дзи-и-инь! – разбила морозную тишину синица.

– Ну что тебе стоит. А мне…

Я закрыл глаза. Пройти по деревне таким петухом – о-о-о!

У меня аж дух перехватило. Все мальчишки рты поразевают. А Гринька…

До моего слуха долетел далёкий, чуть слышный голос.

– Сейчас, Гринь, сейчас, – прошептал я, опомнившись.

Выглянул. Птицы нет.

– Ушла?!

Огляделся. Голые осины.

Совсем была моей и ушла.

От досады я пнул Тарзана ногой.

– Ну, чего стоишь, пошли.

Собака рванулась в сторону и потянула меня за собой. Стоп. Я тихо-тихо отступил назад. Птица не улетела. Она сидела совсем недалеко от меня, справа, на посохшей осине, за зелёной копной сосны.

Я подтянул к себе собаку, погладил её, шепнул:

– Она здесь, Тарзанушка, здесь.

Шаг. Ещё шаг. Стараюсь не дышать. Тишина. Как дятел, стучит сердце. Шаг. Ещё шаг. Только бы не улетела.

Медленно, осторожно отвёл за спину перегородившую дорогу ветку. Самопал наготове.

Вот и сосна. Шаг. Ещё шаг. Застыл.

– Сидит.

Зажал Тарзана между ног, чтоб не вспугнул птицу. Вынул спички. Вставил самую лучшую спичку под проволоку – «запальник». Просунул ружьё сквозь сосновые лапы, прицелился. Руки дрожат. Спокойнее. Шаркнул коробком о спичку. Взметнулось пламя. Я покачнулся и повалился в снег.

Я не плакал. Я даже не чувствовал боли. Меня сковал ужас.

Глаза…

Мне выжгло глаза. Я протирал их снегом. Поднимал пальцами веки. Тьма.

– О-сле-еп?!

Я испуганно вскочил и бросился бежать. Запнулся. Упал. Больно ударился плечом о ствол дерева. Пополз на четвереньках. Остановился.

Куда я? Что со мной?

В голове гул. В ушах звон, лицо в огне. Нестерпимая резь в глазах.

– Ослеп!

Я зарылся головой в сугроб и заплакал.

Вдруг кто-то потянул меня за подол пальто. Я сжался.

Лязг зубов. Повизгивание.

– Тарзан!

Я схватил его и прижал к себе.

– Ты не убежал, да? Ты не бросил меня, да?

Тарзан вырвался и снова потянул меня за подол пальто, заурчал.

Я тревожно сел.

– Тарзанка, что ты?

Собака обнюхала моё лицо и сердито затявкала.

Превозмогая боль, я поднял пальцами веки. Блеснул мутный свет и, дрогнув, погас. Мелькнула надежда, и тут же обуял страх. Куда, в какую сторону идти?

Встал.

Тарзан радостно заскулил и запрыгал. Упёрся передними лапами в мою грудь, лизнул мой подбородок. Я поймал его, нащупал на шее верёвку. Он только этого и ждал. Верёвка натянулась.

– Тарзанушка, умница.

Я понял, что он выводит меня из лесу домой.

В деревне моё появление взбудоражило всех не меньше, чем пожар.

Подбежал запыхавшийся Гринька.

– А ружьё где? – И замолк. Заикаясь спросил: – Разорвало?

– Не знаю.

– Наверно. У тебя всё лицо вздутое и как чугун…

– Чёрное?

– Тише. Отец твой.

У меня задрожали ресницы.

– Папа…

Отец взял меня на руки и быстро зашагал.

– Глаза-то хоть видят?

– Немножечко, пап.

Отец помолчал.

– Непутёвый ты уродился. В меня, что ли?

– Наверно, пап.

– Похоронишь ты свою мать заживо.

– А ты не говори ей, пап.

– Я не скажу. Твоя голова ей всё скажет.

В больнице врач открыл мне правый глаз, и я увидел печальное лицо отца. Врач спросил:

– Видишь?

– А как же.

Открыл второй глаз.

– Видишь?

– Слеза текёт.

– А свет?

– Свет вижу. Жёлтый.

– Счастливо отстрелялся, охотник.

Болел я до обидного недолго. Все люди болеют как люди, а на мне заживает, как на кошке. Не любит меня хвороба, да и только. Иногда вроде бы и подцепишь грипп, нос уже завалит – дышать нечем. Ещё бы самую малость – и можно в школу не ходить. Так нет. Чихнёшь раза два, высморкаешься как следует – и всё прошло. И голова никогда не болит. Ну что это за голова! Вон у отца чуть ли не через день в висках стучит. А у меня хоть бы разок стукнуло.