***
…Сегодня Рауль уже в пятый раз обходил лагерь по периметру. Это был вверенный ему для охраны участок. За колючей проволокой было тихо. Заключенных загнали в бараки, и только сторожевые собаки изредка побрехивали, скорее для того, чтобы показать, как они исправно несут службу.
Сегодня Рауль впервые увидел Итту. Она была необычной для еврейки внешности – голубые глаза и светлые длинные волосы достались ей от русской матери, которая выйдя замуж за еврея, приняла иудаизм. Итта всегда считала себя еврейкой и на все главные праздники вместе с отцом ходила к раввину. Отец ее был учителем французского языка и с детства разговаривал с ней только по-французски.
– Je dois dire que.., что Вы сегодня необычайно красивы! Mon cher! Впрочем, как и всегда, – отец гладил ее белокурую головку, продолжая ненавязчивый урок французского.
Итта крепко держала отца за руку и таинственно улыбалась от удовольствия. Видно было, что эти двое нежно и преданно любят друг друга…
В этом году Итте исполнилось семнадцать, и даже в сером лагерном платье, грубом и бесформенном, угадывались ее тонкая талия и маленькая, по-девичьи тугая, грудь. По всему было видно, что она работала в бараке, где сортировали вещи заключенных и упаковывали их в деревянные ящики для отправки в Германию. Она двигалась очень осторожно, и шагов ее не было слышно. Словно тень, ее силуэт переместился в самый дальний угол лагерной территории, где возвышалась груда всевозможной тары. Захватив два увесистых ящика и слегка согнувшись под их тяжестью, она не глядя по сторонам, так же тихо проследовала обратно в барак. Шла подготовка к утренней отправке эшелона в помощь солдатам Рейха, и заключенные работали всю ночь.
Рауль не мог отвести взгляда от Итты. Отчаяние и безысходность чувствовались и в ее глазах, устремленных в никуда, и в опущенных по-старушечьи плечах, и в повисших плетями тонких руках. Лицо ее, худое и бледное, отдавало голубизной, ровно такой же, какими были ее глаза. «Она совершенна в своей обреченности. Разве может человек в глубокой печали быть божественно красивым?» – размышлял Рауль, двигаясь вдоль ограждения и не сводя с девушки взгляда. – По-видимому, да. Даже здесь, в этих диких условиях, красота имеет право на существование».
Через два дня он вновь увидел Итту. Казалось, что ноги совсем не держали ее. В огромных мужских ботинках без шнурков, она едва могла ими двигать. Слезы безмолвными ручьями стекали по ее посеревшим щекам. У Рауля сжалось сердце.
«Зачем мне жить?» – мысль о самоубийстве не покидала Итту. Так сделали уже многие в лагере. Сегодня, разбирая вещи заключенных, она увидела золотые часики своей матери с гравировкой «С любовью навсегда». Их подарил отец в день, когда родилась Итта. А позже Итте попалось и платьице младшей сестры Евы, которую вместе с матерью увели в Гетто неделей раньше, чем ее саму. Платье стало мало семилетней Еве, и мама надставила его кружевом, которое спорола с праздничной салфетки.
– Bonjour! – Рауль подошел к заграждению так близко, что Итта услышала его. Она вздрогнула всем телом. Что-то близкое и родное было в этой речи. Так говорил с ней отец…
– Comment vous appelez-vous? – продолжил Рауль короткий разговор.
– Итта, – одними губами прошептала девушка и, не глядя на охранника, пошла прочь. – Je dois y aller.
Она знала, что по правилам лагеря ей было запрещено разговаривать с кем бы то ни было. Но сегодня она чувствовала себя так одиноко, что вовсе не думала о каких-то правилах. Ей было все равно…
