Твидовая улица закончилась, и констебль Бэнкс выехал на шумную, гомонящую Чемоданную площадь.
На станции, лениво заполняясь, стоял омнибус маршрута «Вокзал – Гвардейский парк». На швартовочную площадку дирижаблей вышла причальная команда, командир с биноклем глядел в небо – видать, или «Фоннир», или «Бреннелинг» как раз волочил свою вялую тушу к вокзалу.
На Чемоданной площади Бэнкса хорошо знали – с его приближением стихали разговоры, уличные мальчишки пятились и забивались в норы, а воришки вроде Джимми Стиппли принимались нервно закуривать, поспешно достав свои руки из чужих карманов.
Сейчас Бэнксу не было до всего этого дела. Преодолев площадь, констебль заехал в здание вокзала и, минуя сонных (они всегда такие, когда речь идет о том, чтобы почтительно расступиться с приближением представителя закона) отбывающих и прибывающих, подкатил к полицейскому посту.
Как и везде в Тремпл-Толл, пост представлял собой темно-синюю сигнальную тумбу с торчащими из нее четырьмя разновеликими трубами. В тумбе этой имелись ящик-тубус для газет (полицейские получали газеты бесплатно), ящик с несколькими парами кандалов и цепей к ним, чайником, печкой и служебным биноклем.
На скамеечке рядом с тумбой сидел констебль Хоппер. Хоппер был не то чтобы другом Бэнкса, скорее, последний считал его своим подчиненным, в то время как сам Хоппер полагал, что они равноправные напарники. К сожалению, старший сержант Гоббин, их начальник, считал так же, как и Хоппер, так что всякий раз, как Бэнксу что-нибудь было нужно от напарника, ему приходилось изобретать хитроумный способ того уговорить.
Хоппер – высоченный, на целую голову выше толстяка Бэнкса, громила с квадратным подбородком, невнятным носом и почти вертикальными скулами. Характера он меланхоличного, нерасторопного, склада ума – весьма посредственного. При этом, как и Бэнкс, он был горазд на различные подлости и коварства (долг обязывал) – недаром имя у него было Хмырр.
Хоппер сидел, уткнувшись в газету. Страницы не переворачивались, а басовый храп вряд ли можно было счесть за чтение вслух – полицейский бессовестно дрых на посту. Маскировка, по мнению Бэнкса, ни на что не годилась, ведь на вокзале все знали, что констебль Хоппер просто ненавидит читать…
Тихонько прислонив самокат к тумбе, Бэнкс отворил в ней небольшую дверку и дернул рычажок, запускающий сирену. Все четыре трубы взвыли, как сумасшедшие.
Констебль на скамейке подпрыгнул, выронил газету и исподлобья поглядел на напарника, который, хохоча, переключил рычажок обратно.
– Нельзя так подшучивать над полицейским при исполнении, – спросонья проговорил Хоппер.
– Ну да, ну да, – хмыкнул Бэнкс. – Исполнение чего у тебя тут? Неположенных снов? Или ты пытался арестовать лунатика?
Хоппер на это уже собрался ответить что-то едкое и грубое, но его планы были подло испорчены собственным широким зевком – в его рту при этом мог бы уместиться какой-нибудь откормленный кот.
– В любом случае, – продолжил Бэнкс, – ты здесь засиделся. А меж тем у нас появилось дело.
– Какое еще дело? – проворчал Хоппер и почесал подбородок.
– Очень важное дело. И срочное. Нет времени рассиживаться.
Хоппер с досадой поглядел на напарника.
– Я еще от прошлого дела не отошел. Нога…
– Да-да, – безразлично перебил Бэнкс. – Ну, я ведь не сержант, мне можешь не заливать про свою ногу. Я-то знаю, что доктор выдал тебе целый набор чудесных пилюлек и порошочков. Нога почти зажила.
