Я сразу вспомнила наш с ней разговор по телефону, когда вопреки очевидному она утверждала, что находится у родителей в Алансоне, за двести пятьдесят километров от Парижа, и мне снова стало немного тревожно. Ещё я вспомнила, что в последнее время все попытки связаться с кем-либо из Бриссаров были неудачными – Брижит не отвечала на звонки, у Эрика же телефон вообще находился вне зоны обслуживания. Не то чтобы мы настолько безразличны к друзьям, что не замечаем их исчезновений, но вы сами подумайте – стали бы вы сломя голову носиться по Парижу, если бы на ваши звонки пару раз не ответила рассеянная костюмерша из Лидо и её зануда-муж?
Но после слов Вивьен я начала размышлять. Я подумала, что от всего этого исходит какой-то волнующий аромат таинственности, и то, что он окружал таких не примечательных до того момента персон, как Бриссары, только усиливало интерес. Непонятно почему, но я тут же решила, что обязана во всём разобраться. И начать захотелось немедленно.
Отделавшись от болтовни Вивьен, я зашла в метро и доехала до станции Терн, и довольно быстро оказалась на улице Ложье, около дома, в котором жили Бриссары. Их квартира была на третьем этаже. На первом находилась мастерская по ремонту бытовой техники, а справа от стеклянных витрин была массивная дверь в жилую часть дома, которая оказалась незапертой. Я вошла в подъезд и только тут задала себе вопрос – что, в сущности, я сейчас делаю? Как я проникну в квартиру? Что ж, есть надежда, конечно, что дома у Бриссаров кто-то есть, и он мне откроет. Это казалось разумным, поэтому я без колебаний предъявила себе этот аргумент, сама с собой согласилась и уверенно вошла.
Поднявшись на третий этаж, я прислушалась. Дом был хороший, с толстыми стенами, никаких звуков до меня не доносилось. Я бросила взгляд на квартиру напротив, которую, насколько я помнила, занимала пожилая супружеская пара с котом, и приблизилась к двери в квартиру Бриссаров. Подойдя вплотную, я сделала то, что, осмелюсь предположить, сделала бы каждая уважающая себя женщина на моём месте – наклонилась и приникла ухом к замочной скважине. Это естественно – если вы в центре таинственных необъяснимых событий, надо попытаться получить максимум информации из всего, что имеет к ним отношение. Приникая к скважине, я успела подумать, что следующим моим шагом должно стать изучение состояния придверного коврика Бриссаров, но тут меня буквально разорвало на части оглушительным звонком мобильного телефона.
Это был Марк, он только что вернулся из Оверни, где снимался в рекламе сыра. Ну, вы знаете эти ролики – там безоблачно счастливые дети смеющимися голосами просят у своих сияющих от счастья и беззаботности родителей ещё одной порции этого чудесного незабываемого йогурта, или чего там – сыра, и в конце все смеются и сидят на лоне природы в окружении этих восхитительных паштетов. То есть сыра, конечно. Как будто французский сыр можно рекламировать наравне с другими, привычными и повседневными продуктами питания. Как будто можно придумать и снять достойный ролик, который бы убедил французов отдать предпочтение какому-то одному сорту сыра из сотен, а может, и тысяч существующих в этой стране. Как будто для нас нет ничего более достоверного, чем профессиональная улыбка Марка на фоне стада счастливых альпийских коров.
Сыр – это, конечно, визитная карточка Франции. Как Эйфелева башня, Одри Тоту или кофе с круассаном. Его много, он разный. «Рокфор», камамбер, бри, «Монт д’Ор», «Комте». Твёрдый, мягкий, плавленый, с плесенью зелёного, голубого, чёрного, красного цвета. С багетом, нарезанный кусочками, растопленный с картошечкой, в салате… Из коровьего, козьего, овечьего молока. Из сырого, конечно, не пастеризованного, чтобы сыр имел свой неповторимый, уникальный, «сырный» аромат. Да что там говорить! Любой француз может рассуждать о сыре целый вечер, всё то время, что сидит за столом в компании друзей. Для каждого сорта – «своё» вино, которое позволит вкусу сыра раскрыться лучшим образом, или, как говорится, составить с вином самую удачную гастрономическую пару.
