О состояниях сознания. Опыт историософии русской жизни - страница 21

Орудия же неандертальцев эволюционировали не быстрее, чем могли бы эволюционировать плотины бобров. «Техническое развитие» неандертальцев подчинялось скорее биологическим, а не социально-культурным законам. У неандертальцев в течение десятков тысяч лет наблюдается очевидная неспособность к созданию цивилизации.

Подобные явления мы находим и в современном человеческом обществе: скажем, русское крестьянство веками существовало, так же подчиняясь скорее «биологическим», чем социально-культурным законам; орудия труда не эволюционировали, любые новшества, приходящие извне (как правило, со стороны прагматически мыслящих помещиков) резко отвергались, вплоть до применения «красного петуха».

Эволюционное развитие русского крепостного крестьянства в его социально-хозяйственном аспекте шло, лишь ненамного превышая «уровень бобров».

Отсюда восприятие Чаадаевым России не как культуры, а как территории, находящейся вне исторического развития, представляющей собой «прочерк» в истории человечества. Отсюда вечная гоголевская «лужа посреди Миргорода». Отсюда же, из осознания отечественной культуры как проявления «застоя», и щедринский образ «города Глупова», этой воплощенной кульминации бессмыслицы и топтания на месте.

Что касается «проблемы неандертальцев» (то есть вопроса о том, кто они такие были?), то подход к ней постепенно меняется, – от категоричного утверждения – «это не люди!» (как полагал историк Борис Поршнев) до предположения – «люди, но совсем другие» (как считает современный антрополог Алексей Марков).

Кто бы они ни были, неандертальцы, человек разумный жил рядом с ними более десяти тысяч лет, и этот факт не мог не воздействовать на психику человека. Поэтому оппозиция – «это не люди!» или «люди, но совсем другие!» существует и активно работает до сих пор. Скажем, Запад, образно говоря, воспринимает Россию как кроманьонец неандертальца, Россия же воспринимает Запад как кроманьонца-пришельца, стремящегося вытеснить ее с ее исконных, обитаемых ею многие сотни тысяч лет «евразийских» пространств.

Ключевым событием, окончательно определившим превращение животных в людей, является возникновение речи.

Возникновение речи – это первый маркер зарождающегося этноса, это и первый шаг кроманьонского человека по направлению к многообразной этнической дифференциации.

Однако еще до появления связной, членораздельной и смысловой речи существовало, вероятно, бессознательное символическое мышление, построенное из зрительных образов с широким знаковым смыслом, связанных специфическими ассоциативными связями. Из этого, всегда локального, всегда привязанного к определенному ландшафту образно-символического знакового языка, из этой праречи, возникает «коллективность» мышления, возникает СО-ЗНАНИЕ, т. е. совместное знание данного коллектива, праэтноса, который в процессе эволюционного развития данного локального модуса мышления и его речи постепенно превращается в этнос.

Мышление есть изначально коллективное, и лишь потом индивидуальное явление. Поэтому таким тяжелым процессом является процесс становления личности – это всегда процесс выхода из-под контроля коллективного мышления, которое монолитом встроено в первобытный этнический менталитет.

Важнейшая функция коллективного мышления и его речи состоит в социальном сдерживании индивидуальных биологических (асоциальных) импульсов, в той или иной мере энтропийных для первобытного коллектива в целом, угрожающих его безопасности, способствующих его распаду, несущих в себе смуту и хаос.