– На, сынок. Гони лошадь, когда я скажу. На, держи кнут. Не жалей, крепко держи!
Вытащила засунутый в дрова топор. Хотела спрыгнуть с края ридуана на лёд, но остановилась. По-видимому, побоялась… Нет, оказывается, не потому, что побоялась, – начала стягивать с себя валенки. У неё были очень красивые чёрные валенки. Они были не только очень аккуратно свалены, но ещё обшиты по краям меховой каёмкой. Оказывается, эти валенки она принесла с приданым. Мама носила их только на выход и сумела сохранить красивыми в течение многих лет. Ну а теперь, когда они уже износились, кайма пообтёрлась и подошва подшита, начала носить их на каждодневную работу. Хотя снег ещё не выпал, но было уже холодно, и земля замёрзла, поэтому она и за дровами поехала в них. Зачем она их снимает? Не собирается ли уж босиком сойти на лед? Она, действительно, осталась босиком.
– Мама, что ты делаешь?
– Иначе нельзя, сынок…
И вот она уже спрыгнула на залитый водой лед.
– Отлично, – вроде бы радуясь воскликнула она, – оказывается, меня выдерживает.
Она пробежала вперёд и принялась вырубать топором лёд перед лошадью. Вырубая его с двух сторон так, чтобы уместилась телега, начала прокладывать дорогу… Я смотрю, поражённый. Перебегает то на одну сторону дороги, то на другую. Наступая на места, где нет воды, с треском отрывает прилипающие ко льду ступни… Ведь ей так много ещё рубить! Как она одна вырубит столько льда? Ведь она устанет…
– Мама, я тоже слезу!
– Сиди смирно! Держи свои вожжи! – Мама так резко выкрикнула эти слова, что мне и рта раскрыть снова не оставила возможности… Как я жалел маму в эти минуты!.. Нет, это и не только просто жалость, а сам не пойму… Безграничное уважение… Безграничная любовь… Какая-то отчаянная боль от сознания того, что я ничем не могу помочь ей!.. Я и теперь не могу спокойно вспоминать эту картину. Вот она, прорубив лёд с двух сторон на три-четыре шага, начала затем проламывать его обухом топора в середине, перед лошадью. Ещё не успевший стать особенно толстым, лед отпадает крупными кусками, но, подпираемые с двух сторон сплошным льдом, эти куски скапливаются на пути, не могут уплыть.
– Гони лошадь!
Я дёрнул вожжи, яростно закричал на лошадь.
– Но-о-о! – Вдобавок, размахнувшись изо всех сил, как только мог, ударил кнутом.
Лошадь поняла, в чём дело: сначала, поболтав в воде одной передней ногой, отогнала скопившиеся льдины. Сдвинутые с места, увлекаемые течением, они стали уходить под лёд. Лошадь, сделав три-четыре шага, остановилась, уткнувшись в ещё не сломанную ледяную преграду. Умное животное, действительно поняв, в чём тут дело, решило помочь маме или, может быть, у неё нестерпимо замёрзли ноги в ледяной воде – она принялась сама сбивать подковами перерубленный с двух сторон лёд. Увидев это, мама очень обрадовалась:
– Вот так, вот так, умная ты моя скотинушка!
Не знаю, сколько прошло времени, но когда мы пересекли – нет, не пересекли, а буквально перерубили – реку и вышли на свой берег, ещё не совсем стемнело. Я насилу остановил лошадь. Очевидно, она измучилась от холода, рвалась домой.
– Давай, мама, садись скорее!
Но мама не стала садиться на арбу. Ноги её покраснели, как голубиные лапки, в некоторых местах щиколотки даже посинели. Она поспешила скорее надеть валенки.
– Как ты вытерпела, мама? Наверно, очень замёрзли ноги?
– Ну, теперь уж слава богу, – отозвалась мама. – Ноги-то ноги, а боялась я только одного: выскочит, думаю, деревянный сердечник, и тогда беда!.. Ладно, ты держи вожжи, а я побегу.
