– Гори оно все гаром! В конце концов, я попыталась!
Чавканье и урчанье, нехарактерное для интеллигентной семьи, возобновляются с новой силой. Мир, покой и благорастворение воздусей воцаряются в отдельно взятой квартире.
Каждый раз муж Михаил с наследниками жаждет выкинуть чертову сиреневую кофточку, разодрать ее на мелкие клочки, но Нина уже успевает куда-то ее засунуть и забыть куда. Кофточка заползает в самый укромный угол и, мерзко хихикая, выжидает своего часа.
На следующий день сын Тимофей говорит однокласснику Голубченко Тарасу:
– Давай к нам обедать, щи сегодня, с мясом, с грибами, мама кастрюлю котлет накрутила, картошку потушила, пошли, а то Анька придет, фиг что останется.
В один прекрасный день Олина бабушка Элиза Матвеевна (пожилая решительная дама слегка за шестьдесят, подчеркиваю – пожилая, а не старая) сказала:
– Оля! Я долго ждала, долго молчала, но мое терпение лопнуло. Ты дашь мне спокойно помереть?
Тоненькая брюнетка Оля, искусствовед, бабушку любила и потому удивилась, откуда столь странные вопросы.
– А оттуда, что ты меня в гроб раньше времени загонишь, – нелогично продолжила бабушка. – Ты когда замуж выйдешь? Чтоб я могла упокоиться с умиротворенной душой! Тебе почти двадцать семь! Чтоб не мешать, я на все лето съехала на дачу к этой старой дуре Василевич. Три месяца по двадцать раз на дню сочувствовала ее геморрою. Что толку в моих страданьях – ты за это время даже не познакомилась ни с кем!
– Бабушка, когда и где мне знакомиться? Работа, испанский, диссертация. А в музее из холостых мужчин только Аркадий Палыч, ты его видела.
– Да, Аркадий Палыч – это на безрыбье даже не рак, а полудохлая креветка, – мрачно согласилась бабушка.
На следующий день позвонила старой дуре Василевич и выяснила, что василевичская внучка познакомилась с будущем мужем в ночном клубе.
По телевизору Элиза Матвеевна услыхала, что в ночной клуб *** вход с 21.00 до 24.00 для девушек и женщин бесплатный. Следующим вечером она туда и направилась, сообщив Оле, что идет прогуляться перед сном.
В считаные минуты разгромив охрану, пытавшуюся что-то слабо вякать о возрасте, добив их ехидной фразой: «Плохо держите удар, любезные!» – Элиза Матвеевна уселась (с помощью той же охраны) на высокий стул у барной стойки и строго оглядела окрестности.
– Как вам у нас? – робко осведомился бармен, пододвинув ей высокий стакан. – За счет заведения. Безалкогольный.
– Бесперспективно у вас, – припечатала Элиза Матвеевна. – Порядочной девушке ловить нечего. А вон тот, рыженький, – у него что-то с тазобедренными суставами или сейчас так танцуют?
Тем вечером в клубе *** было нервно. Как на школьном собрании в присутствии родителей и директора по случаю застукивания все тем же директором группы семиклассников за распитием пива на спортплощадке…
До Нового года Элиза Матвеевна посетила рок-концерт, выступление заунывного барда, файер-шоу, соревнование по экстремальному велоспорту, преферансный турнир и, уже от полного отчаянья, семинар молодых поэтов.
Закидывать наживку смысла не было – не дай бог, клюнет. Поэты ее доконали.
– В свое время я полгода выбрать не могла между твоим дедом и десятком других, не хуже деда. Даже у старой дуры Василевич был какой-никакой выбор. Хотя она все равно всю жизнь страстно пялилась на твоего деда. Но нынче молодые люди, Оленька, поразительно измельчали, не за кого взглядом зацепиться.
