Когда мы с капитаном Копейкой прикинули, как все это лучше и проще сделать, он сказал мне:
– Вспомнил, товарищ полковник, один факт. По-моему, именно такой, какой вы ищете: необычный, но пустяковый, зряшный. На окопах работает жена того самого Сугонюка – чухлаевца…
– Бывшего чухлаевца, – уточнил я. – Сами же говорили: контужен, значит, Родину защищал.
– Черного кобеля не отмоешь добела, – отмахнулся капитан. – Так вот, наш оперработник обратил внимание на лямки ее «сидора», они сделаны из стропы немецкого парашюта. «Где взяла?» Говорит: «Выменяла на светловском базаре за кусок хлеба. Свои лямки порвались, вот и выменяла у какой-то тетки». Базар наш – при вокзале, – пояснил капитан. – Народа проезжего тьма-тьмущая.
Факт был действительно пустяковый.
– А вы убеждены, что лямки из стропы немецкого парашюта?
– Искусственный шелк. Наши – хлопчатобумажные. – А если это не стропа, а кусок веревки?
– Можно посоветоваться со специалистами. Но наш оперуполномоченный увлекался до войны парашютным спортом. Правда, ему на этом поприще не повезло, сломал ногу и чуточку охромел.
Я продолжал задавать вопросы:
– Допустим даже – стропы от немецкого парашюта, ну и что из этого? Купила.
– Так я же, товарищ полковник, сразу предупредил: факт необычный, но пустячный…
– Давайте, – предложил я, – исключим всякую случайность, познакомимся с владелицей необычных лямок.
Окопы рыли на правом, крутом берегу Светлой и на левом – низменном, густо поросшем сосной, а кое-где дубом. Мальчишки, девчонки, женщины… Человеческий муравейник. Молчаливые, злые. Это от душевной и физической усталости. Тысяча с лишним километров от государственной границы, а поди ж ты, и здесь врага ждут.
Грунт песчаный, но он пророс корнями. Не лезет лопата – берутся за топор.
На окопных работах, пожалуй, нагляднее всего видно, что на защиту страны встали все – от мала до велика.
Я подумал о своем старшем сыне Константине, который тоже «мантулил», как говорят шахтеры, землю где-то на строительстве подмосковных оборонительных сооружений.
Казалось, невозможно найти кого-то в этом человеческом муравейнике, но капитан Копейка знал, где работает Надежда Степановна Сугонюк, видимо, он предусмотрел нашу поездку и собрал необходимые сведения. «Моторный хлопец, – подумал я о нем с благодарностью, – свое время умеет беречь и чужое тоже».
Капитан охотно рассказывал о Сугонюк в привычной, видимо, для него чуточку грубоватой, но необидной для собеседника манере.
– Сорок три года. В молодости, по всему, парни бегали за нею стадом. И сейчас еще недурна собой. Детей, правда, не нажила, сохла на личном хозяйстве. Домина – каменный, под жестью. Двор огорожен крепостным забором. Сад, пасека. Охраняет имение презлющий волкодав.
– А источники изобилия? – поинтересовался я.
– Смешанные. – Вложив в это слово все свое презрение к образу жизни Сугонюк, капитан Копейка пояснил: – Оба с мужем – колхозники. Числились даже ударниками. Но, по-моему, лучше всего их кормили пчелы. До десятка ульев держали. Да… Не лежит у меня душа к этому гражданину. Сколько чухлаевцы беды посеяли! А мы все простили. Они моего отца зарубили. Показал продотряду, где куркули прячут хлеб.
Вот теперь мне стала понятна его нетерпимость к Сугонюку.
– Вернулся этот комиссованный. Отметился в военкомате в первый же день. Свидетельство – в порядке. Кроме контузии, у него еще ранение в левое плечо, говорит, что плохо заживает. Похоже – не брешет: бледный-бледный, а от бинтов нехороший запах. Говорю ему: «Покажитесь врачам, может, у вас с раной непорядок». Отвечает: «Пчелки вылечат. Буду обкладывать раны прополисом». Это пчелиный клей, – пояснил капитан Копейка.
