Значит так, надо поделить мои запасы на четырнадцать равных частей. Это получается, что пять пакетиков чая мне придется использовать минимум дважды каждый, банка тушенки не сможет храниться вечно, и я или припасу ее на случай голодного обморока, или съем, чтобы иметь тару для кипячения воды хотя бы для того самого чая, я уж не говорю о мытье. Ладно, этот вопрос я решу чуть позже. Остается три хлебца, десять конфет «Москвичка», упаковка из пяти пластинок сыра и маленькая пачка орешков в шоколаде. Понятно, по конфете в день, когда кончатся, останутся орешки, их где-то штучек десять-двенадцать, а также по четверти хлебца и половине пластинки сыра – это часть суточной дозы.
Еды было настолько мало, что я и сама не верила, что выживу, так питаясь. Конечно, я читала о жителях блокадного Ленинграда, которые спасались только тем, что делили все имеющееся съестное на малюсенькие части и подпитывали угасающий от истощения организм, как свече нужно немного кислорода для слабого горения фитилька. Сейчас пора дикоросов, и я могу есть ягоду, варить в банке грибы. Это не давало умереть зэкам в середине прошлого века, выдержу и я.
Я была настолько одновременно взвинчена и подавлена, что непрерывно думала только еде. Так уже было когда-то в пору тотального контроля потребленных калорий: если лишала себя ужина, весь вечер думала, чем за это побалую себя на утро, и как-то так получалось – не хотела есть. Сэкономлю на продуктах и сейчас, какие проблемы? Пожалуй, единственная – это то, что я сидела с этими мыслями и прожигала время с калориями впустую.
Решение, нужно ли мне идти, еще окончательно не созрело. Меня мучили вполне объяснимые страхи разминуться со спасателями, которые в любом случае станут прочесывать этот район. Сразу, хоть я меньше всего этого хотела, мне вспомнились две громкие спасательные операции на реке Муксунке, которую зажравшиеся столичные туристы любили из-за экстремального сплава и сумасшедшей красоты видов. Так вот, за этот месяц спасателям пришлось эвакуировать оттуда, а это порядка двухсот километров от ближайшего населенного пункта, две группы – одну за другой с разницей в полторы недели, потому что неподготовленные туристы, добравшись к началу сплава, не рассчитывали силы, теряли оборудование и провизию и не находили ничего умнее, чем просто вызвать МЧС, чтобы их вывезли в цивилизацию. Спасатели, в свою очередь в первый и второй разы добирались до «пострадавших» по десять суток и даже больше из-за непогоды и сложностей рельефа. Так это при точном указании координат и облетанности маршрута. А я-то черт знает где.
Сейчас опять-таки непогода и спасательная операция может начаться еще нескоро. А хватит ли у меня продуктов, чтобы прождать здесь неделю и, поняв, что ничего так и не произойдет, найду ли я силы, чтобы все-таки начать путь к спасению? Это какая-то русская рулетка. А я не хочу испытывать судьбу, просто сидя в какой-то долине какого-то озера, ставшего, возможно, могилой для четырех человек, и ждать с моря погоды! Ведь спасение утопающих…
Весь остаток дня, а мне даже некуда было записать число и день недели, чтобы не сбиться со счета, потому что я, журналюга хренова, так привыкла к диктофону, что пренебрегла элементарными канцелярскими принадлежностями – ручкой и карандашом, – я читала, а, вернее, перечитывала «Территорию», уносясь прочь от своей беды в бескрайнюю долину реки Ватап к Чинкову, Баклакову с Гуриным и моей коллеге Сергушовой – идейной советской журналистке, которая точно знает, о чем нужно писать. В какой-то момент я отвлеклась от чтива, потому что неожиданно решила оставлять зарубки маникюрными ножницами на рюкзаке, и без промедления сделав это, снова окунулась в геологию середины двадцатого века – мир суперменов и высоких нравственных идеалов.
