Я была благодарна маме за то, что она совершенно не коверкала язык. Почему-то у женщин принято сюсюкать, когда они рассказывают о своих чадах в младенчестве. Тем более эта тема – не сказать, чтобы была моим больным местом, но слегка меня напрягала. Да, в нашей семье ходила еще одна легенда, будто до трех с половиной лет я не выговаривала чуть ли не половину звуков.
Мама, гордая моим ранним интеллектом, заключила:
– Ведь только-только говорить начала, а уж ясно было нам всем: аналитический склад ума у ребенка! Вот Ирочка, та у нас, видно, чистый гуманитарий…
Про Ирку слушать было неинтересно.
– Мам, а дождь к чему снится? – остановила я ее, вспомнив свои необычные ощущения, которые пережила накануне ярко, как вспышку.
– Не знаю. Надо бы сонник глянуть.
Мы обе дружно рассмеялись. Дело в том, что для нас это был повод для шуток. Не помню, откуда в дом попала тонкая брошюрка в потрепанной бумажной обложке, истонченные уголки которой сами скручивались в трубочку. В книжице предлагалось весьма забавное толкование снов. Например, однажды маме привиделось «страшное»: будто она прямо на работе сломала каблук. Из справочника мы с удивлением узнали – это сигнал к тому, что пора подковать лошадь. Лошадь?! Следом я умудрилась во сне разгрохать мамины любимые духи. Оказалось, и это было напоминание свыше: о том, что девица давненько не посещала храма и не причащалась. Вот чушь-то! Мне кажется, наш народ в большинстве своем даже не знает, где у церкви вход. А если учесть, что расколотила я во сне не абы какой флакон, а духи с воистину легендарным советским названием «Красная Москва», такие… из сюрпризного набора в красивой карминно-красной коробочке с золотой шелковой кисточкой, то наказ пойти замолить грехи показался уж совсем нелогичным.
– Ну его, этот сонник, мам. Наверняка там прописано, что дожди к осадкам, а намокшая земля к хорошему урожаю.
– А и не заглядывай, – согласилась мама, – я и так тебе скажу. Положительный он, сон этот твой, как ни крути. Дождь к тому, что ты растешь, дочка!
Она вздохнула и добавила, как мне показалось, печально:
– Не успеешь оглянуться, уж совсем невестой станешь.
– Ну и хорошо. Жениться можно, – захихикала я, потому что мама как раз начала щекотать мои пятки. Наступил заключительный момент разминки.
– Я тебе покажу… Ишь ты, жениться! – она звонко и дробно похлопала меня ладошками, как аборигены диких племен бьют в там-тамы. Барабаном служила одна из частей моего тела. Хотелось бы надеяться – все-таки пресс, а не пузо.
– Ладно, хватит мне с тобой щебетать да в кровати нежиться. И ты вставай-ка. Идем кофе пить.
Я заметила: в последнее время мама вот так могла меня тискать, только когда мы оставались вдвоем. У нас этот процесс почему-то назывался «спинку чесать». Стеснялась? Не думаю. Скорее, не хотела умалять моего авторитета старшей сестры, добытого непосильным трудом.
Кстати, а где же Ира, беспокойное наше хозяйство? За завтраком все прояснилось.
– Отец сегодня сам ее в сад отвел, – пояснила мама, – хоть в кои веки дали нам с тобой, Полина, выспаться. Эх, почаще бы…
Сказав так, она мечтательно зажмурилась и блаженно потянулась, но с явным перебором, потому что шелк соскользнул с плеча, и наружу выглянула белая лямочка от комбинации.
На ней по-прежнему был домашний халат – славный такой халатик, голубенький, с белыми звездочками по гладкой ткани и настоящими перламутровыми пуговицами. Не шучу, именно с перламутровыми! Дело в том, что моя мама отлично шила и могла позволить себе любые пуговицы. Впрочем, как и всевозможную интересную отделку. Она обшивала нас с сестрой с головы до пяток: начиная от трусиков, сарафанчиков, платьишек, курточек и кончая зимними пальто, капитальными, на ватине и с богатыми шалевыми воротниками из коричневой цигейки. Ценный мех извлекался из старой бабушкиной шубы, которая, собственно, и была пожертвована нам для этих целей. Отдавая вещь, баба Полина философски пошутила, обращаясь к маме: «Вот ведь думала, так в дохе и помру – все ей сноса нет, да больно тяжела стала для меня кольчужка. А у тебя, Люция, руки золотые. Или себе, или ребятишкам что-нибудь да выгадаешь. Вот и будет моей дохе вторая жизнь».
