– Я могу дать вам тысячу евро, – решила наконец Маэ.
– Всего-то? – вскрикнула Розенн. – Но это ничего не решит, я задолжала куче народу!
– Это ваша проблема.
– Вы богаты, но вам плевать на меня!
– Слушайте, – возмутилась Маэ, – какое право вы вообще имеете требовать?
Ситуация становилась нелепой. Она вынула из ящика стола чековую книжку, спеша поскорее закончить этот разговор.
– А если я оставлю вам ребенка?
– Что?
Рука Маэ повисла в воздухе, и она с изумлением взглянула на Розенн.
– Вы сумасшедшая…
Бедный мальчик не заслуживал таких слов из уст матери, и Маэ почувствовала к нему острую жалость.
– Вам бы я могла его доверить, – оправдывалась Розенн. – Всего на несколько дней, пока не найду работу получше, чтобы держаться на плаву. Здесь ему будет хорошо.
– Я же для него совсем чужой человек! О чем вы только думаете? Ладно, покончим с этим, я дам вам чек на тысячу пятьсот евро. Что бы вы там ни думали, я не могу дать больше. Если у вас есть совесть, когда-нибудь вернете мне их. Но больше не приходите ко мне за деньгами, у меня нет ни малейшей причины вам помогать, вы мне не подруга, и я не имею никакого отношения к вашему с Ивоном прошлому. Это понятно?
Розенн взяла чек и, угрюмо посмотрев на него, сунула в бумажник. Маэ перевела взгляд на окно. Артур исчез. Маэ встала, торопливо подошла к двери и, распахнув ее, оглядела садик. Сидя на невысокой ограде, ее отец разговаривал с мальчиком.
– А теперь уходите, – сказала она тихо.
Эта сцена сильно взволновала ее, разбудив болезненные воспоминания. Подойдя к мальчику, она заставила себя улыбнуться.
– До свиданья, Артур!
Открыв калитку и выпустив Розенн с сыном, она повернулась к отцу, который с любопытством смотрел им вслед.
– Кто это? – спросил он наконец.
Она ни секунды не думала, что скажет ему правду, и поэтому равнодушно пожала плечами:
– Так, не очень близкая знакомая.
– Красивая женщина, и мальчуган очень славный…
Глаза Эрвана блестели странным блеском. О чем он сейчас думал? Маэ обогнула дом и вошла в его жилую часть. Она не сомневалась, что больше не увидит свои тысячу пятьсот евро, и спрашивала себя, почему так легко отдала их. Розенн действительно была красивой цветущей женщиной и, по всей видимости, справилась бы и с поиском работы, и с воспитанием сына. Действительно ли она была такой безответственной, как показалось Маэ, или просто ломала комедию, чтобы получить деньги, не особенно себя утруждая? Как могло прийти в голову этой женщине просить у нее денег? Она что же, воображала, что для Маэ память об Ивоне священна? Какая, к дьяволу, священная память? Он был лжецом и трусом!
– Ты что-то очень нервная, – пробормотал Эрван, идя за ней следом.
Маэ схватила кастрюлю и с размаху поставила ее на плиту. Она устала жить с отцом, устала ему готовить, устала от его ревнивого выслеживания. Обернувшись, она холодно посмотрела на него. Сгорбленный, с палкой в руке, Эрван выглядел беспомощным стариком. Он много испытал в своей жизни и показал себя мужественным и упорным бойцом. И только инсульт свалил его, сделав зависимым от других. В данном случае – от дочери, которую он вырастил сам и которая и была его семьей. Смягчившись, Маэ улыбнулась ему.
– Скоро будем есть, – сказала она ласково.
Но визит Розенн лишил ее аппетита, а личико Артура теперь долго не изгладится из ее памяти.
