Обида (сборник) - страница 7

– Так что ты говоришь, шкаф?

– Шифоньер, – подобострастно пояснил Никита.

– Трехстворчатый, орехового дерева, с резьбой по бордюру и овальным зеркалом?

– Он, он, – с готовностью закивал головой Никита.

– Ну и что же ты от своего шифоньера хочешь? – вкрадчиво спросил Василий Петрович.

Никита смутился. Зина, присутствующая при этом разговоре, укоризненно покачала за его спиной головой, но вмешиваться не стала. Хоть и не любила, что Василий Петрович, как она сама говорила, выкобенивается с клиентами, но в его рабочие дела не встревала. Уважала профессию.

– Ну, хорошо бы ему ремонт, что ли… – сказал оробевший Никита Епифанов.

– Зачем же ему ремонт? – якобы очень сильно удивился Василий Петрович и придвинул к себе тарелку с борщом. – Он у тебя еще сто лет простоит. Орех – это материал. Ему сносу нет. Его топором-то не вдруг расшибешь.

– Да, понимаешь, заезжал ко мне свояк, ножичком поколупал, говорит, вещь антикварная. В божеский вид привести – цены не будет. Вот я и подумал, что если краску содрать, полирнуть или как там положено… Зеркало новое заказать, сейчас в мастерских свободно, ручки модные поставить – вещь будет. А то стоит пугало, хоть на помойку выбрасывай.

– То, что ты хочешь, – это не ремонт, – веско произнес Василий Петрович. – Это настоящая реставрация, по всем правилам, и стоить это тебе будет не меньше, чем новый шифоньер. Правда, вещь может получиться действительно художественная.

– Да не в деньгах дело. Тут жена пристала… Говорит, у людей давно вся мебель из комиссионного магазина, а у нас стоит шкаф под сурик крашенный. Знаешь, на нем еще разводы, как на старых сейфах, нарисованы. Ну, точно, живешь как в казенном доме. Выручай, Петрович. За деньгами не постою.

Василий Петрович тем временем доел борщ и отодвинул тарелку. Он закурил и уж было открыл рот, чтобы произнести свое традиционное уклончивое «посмотрим», как всегда говорил, когда соглашался приняться за работу, но отчетливо представил себе всю работу в целом и еще ту заветную работу в сарайчике, которую ему придется отложить на неизвестный срок. Рот его, готовый произнести эту фразу, закрылся и открылся уже для другой:

– Извини, Никита Епифанов, но придется тебе подождать с месячишко или чуть больше, а в ином случае ищи себе другого мастера.

– Да уж кто лучше тебя сделает, – польстил Никита. – Я уж тебя дождусь. По мне-то, не горит, вот жена поедом ест. Ну, теперь я ее успокою, скажу – раньше нельзя.

Когда Никита ушел, Зина спросила:

– Почему же ты сразу не взялся? Зачем мурыжить человека? Или у тебя какая другая работа есть?

Василий Петрович, уж было совсем собравшийся объясниться, что-то вдруг оробел. Ну как тут возьмешь и брякнешь, что, мол, сооружаю себе надгробие? Вроде и помирать не собираюсь, и запасливостью особенной никогда не отличался. Нет, точно, Зина решит, что умом тронулся ее мужик. Но отвечать было надо, и Василий Петрович промямлил что-то нечленораздельное.

– Знаю, почему не берешься, – сказала Зина и зачем-то приглушила голос до шепота. – Видела я, чем ты там занимаешься.

Василий Петрович аж подпрыгнул на табуретке.

– Да… Да как же ты вошла?! Да кто же тебе велел входить в сарайчик? Что же, ты ключ у меня воровала? По карманам лазила? – Он задохнулся от злости и обиды.

– Есть у меня ключ. Нашла я его еще три года назад в старом барахле. Считай, и не ходила я туда, только зимой несколько раз капусту брала, когда тебя не было. Ты мне лучше скажи, чего это ты надумал? Что ты себя заживо-то хоронишь? Срамота ведь!