Он смотрит на ее пальцы, изрезанные цветами. Несложно располагать к себе людей, если не внушаешь им опасность. Достаточно быть активным, чтобы поддержать разговор, но не слишком, чтобы собеседник не заскучал; быть сильным и уверенным, чтобы за тобой шли, отличаться хорошим настроением – но не слишком хорошим, потому что людям важно знать, что проблемами и переживаниями выстлана не только их жизнь.
Герберт смотрит на пальцы Морены, так похожие на его собственные, и хорошо помнит, как слезы капали на них, когда он оставался один. А потом наступила долгожданная пустота.
– Со всеми, кроме тебя. Ты для меня тайна, – он обхватывает ее ладонь своей. Морена заливисто смеется, лепеча, что эти красноречивые выражения он может припасти для медсестер. Есть вероятность, что те сжалятся над несчастным и прокапают ему раствор для поднятия суицидального настроения.
Герберт улыбается, трепля ее по волосам. Коротко, едва касаясь, целует во взлохмаченный затылок.
* * *
– Курение в стенах больницы запрещено.
Девушка, не поднимая на санитара взгляда, показательно стучит сигаретой о золотой портсигар и распахивает его, убирая ее внутрь. Она опирается щекой на кулак и смотрит на дотошного работника своим зеленым, пронзительным, как бритва, взглядом, вынуждая его неловко оторваться от лицезрения ее декольте и поспешить вглубь фойе.
– И курить-то нельзя, и пить запрещено: бутылку хорошего португальского портвейна для тебя отобрали еще на въезде. Благо женщины есть, а то я начала бы за тебя волноваться.
Он слышит других людей на задворках сознания, в котором внимание сосредоточено только на томном голосе женщины, что намеренно делает его ниже в присутствии посторонних. Избавится ли он от этого, вырвется ли из порочного круга – впервые он положительно отвечает на оба вопроса, не колеблясь и не ища оправданий.
Люсьен Кауц. Когда она появлялась в помещении, воздух незримо менялся – Герберту всегда сдавливало горло от желания. Даже в беспамятстве он помнил, каково это – прижиматься к ее губам в остервенелом поцелуе, слышал, забыв собственный голос, ее сбивчивое дыхание, прерываемое стонами, знал ощущения от прикосновений к ее талии, не желая телесно контактировать с людьми.
– А ты похорошел.
Он переводит взгляд с окна на ее красивое, светящееся от пудры лицо.
– Ты тоже ничего.
Девушка раскатисто смеется, но его сердце уже не бьется быстрее от этого звука, когда-то сводившего его с ума. Ему не хочется стянуть блузку с откровенным вырезом, похоронив невысказанное под привычной похотью, или грубо сжать ее предплечье в желании выпытать, где она пропадала прошлой ночью. Она больше не кажется ему недостижимой и далекой, как и он более не хочет соответствовать ее ожиданиям.
Они смотрят друг на друга, будто с их последней встречи прошел один день, а не долгий и мучительный для него год. Герберт знает, что Люсьен пыталась получить разрешение и приехать раньше, постоянно осведомлялась у матери о его самочувствии. Но если сначала он был не в состоянии встать с больничной койки, постоянно спал под капельницами и не имел возможности увидеть даже семью, то после – сам просил Хирцмана отказать Люсьен в посещении. При всех недостатках у Витольда было удивительное качество – он разбирался в сердечных делах и в этом случае не задавал лишних вопросов.
– Как дела? Что нового?
– Прохлаждаюсь. Не стану спрашивать, как твои. Уверен, что еще лучше моих.
