Тлетворное влияние литклуба Нещадко обнаружил почти сразу после прощальных лобызаний с шумной толпой членов оного. То ли объятия с соблюдением двадцатисантиметровой границы были насквозь фальшивыми, то ли свернутое крыло под мышкой вдруг приобрело тяжесть металла, но врач откровенно валился с ног. Какая-то девчушка с соболезнующим видом потеснилась у поручня в электробусе, а цыганка у Московского вокзала даже не обозвала «абрикосовым».
А еще стихи. Ну, не стихи, а так – рифмующиеся строчки без намека на ритм. Они появлялись в голове внезапно, словно кто-то там в правом полушарии решил: «А чем я хуже этих… тех… ну ты меня понял. Давай сочинять,» – и понес околесицу с глагольными рифмами про несправедливость жизни и тяжесть прожитого полтинника. А потом вдруг в хаосе слов появился Смысл. Нещадко замер на полушаге. Это было ощущение потока, щекотавшее затылок изнутри. Что-то похожее бывало при мозговом штурме, но если торжество интеллекта больше походило на конец мучительного изнасилования, то сейчас был драйв. И свобода. От логики, матчасти и условностей: «не ругайтесь, не самоубивайтесь, уныние – худший из грехов, ибо уныние возникает от недостатка работы, а надобно пахать и радоваться во славу Госпо…»
красиво у вас, я бы с радостью тут повесился
на верёвочке…
на тонкой верёвочке в блёстках от света лунного.3 Дальше, дальше, дальше… Нещадко набирал полные легкие пьяного мартовского воздуха, отметая констатацию своего врачебного автопилота, что количество кислорода на улице, несомненно, выше, чем в бункере томографа, и потому сейчас активизируется работа мозга. Ко всем трансцендентным сущностям матчасть! Я просто хочу это делать. Делать красиво. Есть же на свете пустая, не объясненная ничем радость бытия?
прозрачные капли по стёклам
как серьги улицы.
тяжёлые вздохи, и запах полночной сырости
врывается в лёгкие
В ментальном бою только один проигравший – твой зверь. Слова рвали глотку, вода нехотя проникала через барьер легких ботинок. Нещадко-врач, забившийся в дальний угол черепушки, постигал принятие и непротивление злу насилием.
красиво у вас, я бы с радостью стал здесь призраком!
бродил…
бродил бы по мхам
заросшим камням
и тропами
А что ты запомнишь об этих минутах, бедный Корсак? Ведь в этом и загвоздка всех твоих исследований, тебя самого и человеческого муравейника. Избирательность памяти. Через месяц перемкнутся нейронные сети в твоей башке, обманешь сам себя, выдав за внешний импульс самовольный генереж сигнала. И «встанут перед глазами», будут «звучать в ушах», пройдут «ознобом по коже»… Что? Чернильная, как мартовская тьма, лужа-море-океан и одинокий дом с башнями. Собственный срывающийся шепот и прибойный шум проспекта. Ледяные мокрые ноги и тяжесть свернутого крыла.
тропами
где всё неподвластно избитым законам физики,
где быть невозможно ни вдовами, ни сиротами.4 Волна ушла, оставив по себе прежнего Нещадко, старую драную лису на пороге собственного дома. Оставалось только, как заядлому наркоману, припрятать пережитое в дальний угол долгосрочной памяти, чтобы потом в самый трудный момент извлечь и принять как дозу, много и внутриментально. Неплохая замена дефибриллятору, кстати.
– Красиво у вас… я бы с радостью тут повесился, – сипло прокомментировал Нещадко, взломав домофон и нырнув в непередаваемое амбре подъезда в парадной старого жилого фонда. А теперь начинаем восхождение…
