В дверь боком, с трудом втянув обтянутый шёлковой рясой глобус живота, протискивается отец Алипий. Взгляд ректора оббегает притихший класс. Уголки пунцовых, будто измазанных вишнёвым соком губ растягивает сытая улыбка. После минутной возни в бездонных карманах, на свет Божий явиляются большущие, в пол-лица, очки. Усевшись, отец Алипий взмахивает рукой – садитесь!
Хлопают крышки парт. Со стуком на стол преподавателя кладётся журнал посещений.
– Проверим – все ли пришли? Гнилев?
Отзывается Сергий Гилев из дальнего угла:
– Есть!
– Сучкин?
Откликается Иван Сучков.
И так, изменяя «Рыков» на «Рыгов», «Пахомов» на «Пахабнов», смиряет отец Алипий семинаристов уже четвёртый год. Молчат ребята, только желваки на скулах поигрывают да кулаки до хруста сжимаются. Отец ректор и рад: заплывшие от жира глазки поблёскивают, складочки на подбородке подпрыгивают в такт смешку, переходящему в свист: «С-с-с-с! Эк я вас, братцы!»
Наконец-то мучительная перекличка завершена.
– Ну-с, братия, приступим!
Позёвывая, слушает отец Алипий чушь, что несут семинаристы. В голове ректора тяжёлые, словно булыжники, ворочаются воспоминания о недавно отшумевшей Масленице. «Славное получилось гуляние! С румяными блинами, с нежной икоркой. А холодная водочка в бокальчиках изо льда? Э-э-х!»
– Ты, – отец Алипий демократичен и ко всем, кроме Владыки, обращается на «ты», – подучил бы получше даты Вселенских Соборов. Ступай, ересиарх! Воскресенский, Пётр, давай сюда!
Слегка придерживая левой рукой челюсть, клацающую от волнения, Пётр бредёт к столу.
– Будь добр, любезный, поведай нам о ересях первых веков христианства, – ректор вколачивает сардельки пальцев в столешницу, от скуки рассматривает отполированные ногти.
– Маркониты, гностики, евкониты, манихеи, – справившись с волнением, выдыхает ответ Пётр.
– Ну, и в чём суть ереси марконитов? – слегка поворачивает поросячье рыльце к экзаменуемому отец ректор.
– Согласно учению марконитов, тысячелетнее царство Христа уже свершилось. Ересиарх Марконий учил своих последователей, что им нельзя вовлекаться в деятельность органов власти, что необходимо проводить время жизни только в молитве и посте.
– Неплохо! – отец ректор аж потеет от удовольствия. «В кои веки услышишь толковый ответ!»
Подтягивает отец Алипий поближе учебник Евграфа Смирнова, листает. В классе притихли – ждут, как Воскресенский вывернется.
– Ну, а про гностиков что поведаешь?
Внятно и чётко излагает Пётр суть учения.
– Смышлёный вьюнош! Светлая голова. Быть тебе митрополитом! – напутствует отличника отец ректор.
После экзамена Пётр почти бегом покидает класс. Уединиться, побыть наедине с Богом – вот чего жаждет душа, а не пустой похвалы. Святые отцы призывали уклоняться от мирской славы, более желать чести у Бога, нежели у людей.
Пётр входит в семинарский храм. Со стен строго глядят апостолы и святые. Потрескивают, сгорая, свечи. Фрески на своде храма и колоннах оживают в колеблющемся свете: сверху, прямо в сердце Петру, смотрит Спаситель, Богоматерь ласково глядит на юношу. Тёплый дух идёт от пламенеющих свечей, пахнет ладаном – всё зовёт к молитве. Мир горний, лежащий бесконечно далеко и одновременно неизмеримо близко, окутывает юношу.
– Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородице! Зриши мою беду, зриши мою скорбь! – слова молитвы текут как ручей, на сердце становится тепло, уходит прочь тоска.
