– А кто вас знает, какой вы?
– А я докажу.
– Где же, в управлении или в министерстве?
– На сцене.
– А кто вас на сцену пустит? Обидится Мих. Мих. и в отместку не займет вас ни в одном спектакле, да еще понесет по театру, что вы дрянь артист. А к нему здесь прислушиваются.
– Артемьева, тебя директор искал.
Мимо по коридору с озабоченным видом просеменила помощница режиссера.
– Уже бегу, – всполошилась она и, обернувшись к Троицкому, посоветовала: – Молчите, и не спорьте. Есть же у вас элементарный инстинкт самосохранения.
В щель приоткрывшейся двери гримерки, просунулась, цепляясь за медную ручку, розовая мужская ладонь с рыжеватыми волосками на коротких фалангах. После долгой паузы рука исчезла, а в оставленный просвет попало лицо молодой женщины с отсутствующим взглядом, которая, разговаривая с кем-то невидимым, машинально щелкала замком дамской сумочки, лежавшей у неё на коленях. Её прозрачные с зеленью глаза мокро блестели в ярком свете электрических лампочек.
– А я этого не одобряю, – вдруг до сознания Троицкого дошла фраза из разговора двух актрис, беседовавших поодаль. И он невольно прислушался.
– Она его, можно сказать, на ноги поставила…
– Да что там, – поддержала соседку Антонина Петровна, – не на ноги поставила, Зинаида Павловна, а жизнь ему заново подарила. Из госпиталя его сюда умирать привезли.
– Я и говорю, – с лихорадочным оживлением продолжала возмущаться Зинаида Павловна, худая, с жестким кукольным лицом, даже косившая от бьющего изнутри возбуждения. – Сколько ей пришлось пережить! Сколько сил отдала ему! И на тебе! На старости лет, когда и здоровье уже не то, и детям он нужен… такой фортель выкинуть. Я своему сказала – лучше меня зарежь, если бросить захочешь.
– Что это вы такое говорите, Зинаида Павловна…
– А что?.. Если у них до этого дойдет…
– Вот уж никогда бы не подумала. Такой серьезный человек, положительный мужчина…
– Ну, что местком решил? – сладострастно выпытывала Зинаида Павловна.
– Что решил… из дома он не ушел? Нет. С женой живет? Значит, все в порядке. Хотя я не представляю, какая у них там может быть жизнь.
– А дети?
– А они что, спасение? Если б она молчала, а то ведь, чуть что, ему такой скандалище закатит, да еще при детях.
– А ей не обидно?
– Конечно, обидно. А что сделаешь? Но мне и Инну жалко…
– Вот уж нет, – возмутилась Зинаида Павловна. – Ее мне нисколечко не жалко. Совесть надо иметь. И не пара он ей – ни так, ни по летам. Счастье их, что ребенка нет, – победоносно закончила Зинаида Павловна.
– Неужели до этого дошло?
– Ей-богу, ты будто с луны свалилась. Все гастроли они… только и шастали из номера в номер.
– Вот уж бы не подумала… На вид оба такие интеллигентные…
– А у интеллигентных что, нос не на том месте… Ты, Антонина Петровна, будто не в коллективе живешь… Нехорошо!
– Да разве за всем уследишь?.. Вот оно как? И все-таки мне её жалко.
– Ясно, жалко… Кого? – спохватилась Зинаида Павловна.
– Инну.
– Тьфу, – сплюнула она. – Нашла кого жалеть!
Судя по взглядам актрис, женщина, разговаривавшая с кем-то в гримёрке, и была Инной.
По коридору, грузно оседая на коротких ногах, шел Книга. Чуть впереди, изогнувшись и заглядывая ему снизу в лицо, трусила помощница режиссера. Не заметив, она врезалась на ходу в рыжего высокого артиста и даже не извинилась.
– Что-то у нас в театре перекособочило кое-кого с недавних пор, – громко проворчал рыжий, входя в зал.
