– И ты два года не мог мне это рассказать?!
– О, теперь ты включил заботливого друга.
– Да что с тобой такое?! Я не считаю, что мир должен знать о ней. Но в определенном виде мы могли интегрировать ее потенциал, представить как оборонную систему, направить на благо. Итан, ты разочаровываешь меня своим безрассудством!
– Друг мой! – Сохраняя здравомыслие, Итан спокойно принял выпад Бенджамина. – Ты бы знал, как я разочарован тем, что с каждым годом твой энтузиазм увядает на глазах. Из нас троих оптимистом был ты, мастерски адаптировался к любой ситуации. А сейчас живешь на своем острове, занимаясь работой, которая ниже твоего достоинства. Сбегаешь в эту глушь – и при этом еще меня обвиняешь в чем-то.
– Какое же лицемерие! Разве ты сам не делаешь то же самое? Сбегаешь от всего мира на личный «остров», который отстроил в космосе за эти два года. Да и вообще, признай, Точка – это уж очень кричащее название: сразу понятно, как ты пытаешься этим поставить точку в истории.
– Не поверишь, но лишь ты понял это. Даже Четверка особо не акцентировала на этом внимание.
– Я думаю, ты просто никого не слушаешь, кроме меня и Кассандры. Забавно получается, не находишь? Наши мнения расходились по очень многим вопросам, конфликтовали на идеологическом уровне почти все двадцать два года с момента знакомства – а итог на старости лет делим один на двоих.
Подобное молчание вполне можно было спутать с эпилогом всей многоуровневой и полной откровения беседы. Но реакция на несколько отрезвляющую параллель выгорела сильнее ожидаемого, освободив место под совершенно обоюдное смирение с этой удивительной по свойству участью одиноких ученых. Когда-то они вершили судьбу мира, сталкивались с человеческим фактором самой разной формы, что по логике обязано было слепить из них непробиваемые фигуры чуть ли не мифического масштаба. Но, несмотря на всю уникальность знаний, общих и индивидуальных, в симбиозе с идеологической упрямостью и хитростью, Итан Майерс и Бенджамин Хилл оставались людьми. Правда, каждый воспринимал этот статус совершенно по-разному.
Бенджамин вспомнил лицо подростка в «Лучшей Жизни», чувствуя горечь от невозможности рассказать хоть кому-то о той встрече, приобретающей новый окрас благодаря этой.
– Интересные мы друзья, Итан: не можем быть откровенными друг с другом даже сейчас, когда, кажется, уже и скрывать нечего.
– Да брось, как раз это и делает нас лучшими и единственными друзьями. Сам подумай, кому, кроме меня, ты сказал или скажешь, что задумал очередной некий проект? Вот именно. Я сказал только тебе, другие не заслужили.
– Когда ты мне сказал об этом?
– Сейчас. И это будет очень необычно.
– Как единственный друг, я прошу тебя опомниться.
– Ты даже не знаешь суть…
– Я знаю, чем сейчас живут люди на чуждых тебе улицах. Они уже в отчаянии и раздрае, без ориентиров и опоры для принятия решений. А вы с Кассандрой решили устроить это безумный эксперимент с искусственным контролем популяции, вынуждая людей… да что я говорю, словно мое мнение вас когда-то интересовало!
– Знал, что ты догадаешься. Но скажи, а разве тебе не должен быть известен исход этой инициативы? – Бенджамин удивился словам Итана с присущими хитрыми глазами. – Да, я серьезно, скажи, было подобное в будущем? И не смотри так, мы и раньше прыгали вперед поколений, используя твои уникальные знания.
– Ты мог спросить меня в тот момент, когда решился вместе с Кассандрой менять судьбы людей без их спроса. Как это происходит? Она создала алгоритм, вычисляющий потенциально полезных людей, и…
