Спустившись в квартиру на дрожащих ногах, я поняла, что должна передохнуть, как бы ни мучило меня любопытство.
Пока я варила кофе и с удовольствием затягивалась сигаретой, я взяла дневник Энни и продолжила разбирать почерк автора. В мастерской отец не разрешал курить. Хотя сейчас мне уже никто ничего не мог запретить, мне и в голову не пришло нарушить запрет.
* * *
Мама моя была девочка послушная и не приносящая хлопот. Да и было не до неё. В местечке, где жили мои предки испокон веков, начались погромы. Приближалась революция. И все те, кто как-то сохранял паритет и компромисс, начали нападать друг на друга. Особенно доставалось евреям. Они были виноваты во всём. Мой дед решил, что нужно перебираться в более спокойные места. Пока дед решал этот судьбоносный вопрос, моя мама полюбила студента-поляка, который приходил к ней и её сестрам учить русскому, польскому и другим наукам. Дед, до определенного момента не считал, что если учитель девочек будет поляк, то это предосудительно. Да и знал ли он, что мой будущий отец вовсе не еврей, не знаю. Так или иначе, младшая дочь Рая решила, не ехать со всеми в Бессарабию (нынешняя Молдавия), а бежать с любимым. Убежать она не успела. Старшая сестра Мария всё рассказала бабушке, а вот забеременеть успела. Позор был страшный. Дед сначала хотел выгнать дочь из дому, но бабушка, как гласит предание, валялась у него в ногах, и Рая родила дома. Назвали меня Анна, отдав должное библейскому имени Анни. Позже, в другой жизни меня стали называть Энни.
Мой отец Ян Трушанский долго не смог выдержать напора верующей еврейской семьи, которая требовала, чтобы он перешёл в иудейскую веру и сделать себе обрезание. Пока Рая нянчилась со мной, Ян рванул, как говорили в Москву, где отдался борьбе за справедливость.
* * *
Я прочла отрывок и отложила дневник, аккуратно завернув его в газету. Мне становилось всё интересней и занятней. Я чувствовала, что скоро пути моего отца и Энни пересекутся. Почему-то мне хотелось оттянуть момент их встречи. Почему? Не знаю…
Кряхтя, я встала со стула, чувствуя каждую наболевшую косточку, и отправилась наверх.
Мне не в меньшей степени хотелось познакомиться с историей своей семьи. Я понимала, что имею лишь малое представление о том, как жили, чем дышали мои родственники. Я часто из своей комнаты слышала их перешептывание. Но как только я появлялась в поле их зрения, все разговоры заканчивались. Бабушка и дедушка, ласково и немного сюсюкая, предлагали мне почитать или пойти погулять с ними по старой Москве, а с тех пор как я отчетливо помню маму и папу, они разговаривали редко и между собой и с остальными членами семьи. При этом тон их беседы всегда был напряженный и немного свистящий, будто маленьких змеек выпустили, а они шуршат и шипят. Неужели так было всегда?
Взяв фонарь, я начала светить в нишу. Видно было не очень, но всё же, я разглядела несколько удививших меня вещей: афиша, написанная на французском языке. На ней подтянув роскошную многоярусную юбку, гордо закинув голову, была нарисована молодая женщина. Там же висел мундир отца, который он почему-то никогда не надевал. На нем несколько дырочек, проделанных специально для орденов. Но самих орденов и медалей нет. Внизу стоял ящик с фотографиями, фотоаппарат «Лейка». Ещё было несколько рисунков, но это была явно не отцовская рука. На них какое-то питейное помещение, люди, в основном мужчины. Мне показалось, что я их уже где-то видела. Но лица, одежда, фон – все были, будто, выцветшими. Я решила позже вглядеться в лица посетителей.
