Через десять дней Ноэль зашла в кабинет к мадам Роз, заявила ей, что беременна, и попросила отпуск.
– На сколько? – спросила мадам Роз, разглядывая фигуру Ноэль.
– На шесть-семь недель.
Мадам Роз вздохнула:
– Ты уверена, что поступаешь правильно?
– Уверена, – ответила Ноэль.
– Чем тебе помочь?
– Ничем.
– Ну что ж. Возвращайся, как только сможешь. Я попрошу кассира выдать тебе аванс в счет будущей зарплаты.
– Спасибо, мадам.
* * *
В течение следующего месяца Ноэль практически не выходила из дома. Разве что в бакалейную лавку за продуктами. Голода она не чувствовала и ела в общем-то мало, однако в огромных количествах пила молоко и набивала желудок фруктами – для ребенка. Ноэль не чувствовала себя одинокой. В ней было дитя, и она постоянно разговаривала с ним. Она интуитивно определила, что это мальчик, точно так же, как сразу догадалась, что беременна. Ноэль назвала его Ларри.
– Я хочу, чтобы ты вырос большим и сильным, – говорила она, поглощая очередную порцию молока. – Я хочу, чтобы ты был здоровым… здоровым и сильным, когда тебе придется умирать.
Каждый день она часами лежала на кровати, обдумывая, как же лучше отомстить Ларри и его сыну. Она не признавала своим то, что росло у нее в животе. Это принадлежало ему, и она собиралась убить ненавистное существо. Оно было единственным, что он оставил ей, и она уничтожит его так же, как Ларри уничтожил ее.
Исраэль Кац ничего не понял в ней! Ее вовсе не интересовал бесформенный зародыш, лишенный ощущений. Она хотела, чтобы Ларрино отродье почувствовало, что его ждет, чтобы оно страдало не меньше, чем она сама. Теперь подвенечное платье висело рядом с ее кроватью, всегда на виду – своеобразное олицетворение зла, вечное напоминание о его предательстве.
Сначала сын Ларри, а потом и он сам.
То и дело звонил телефон, но Ноэль не вставала с кровати и как одержимая думала о своем. В конце концов звонки прекратились. Она была уверена, что звонил Исраэль Кац.
Однажды вечером кто-то начал колотить в дверь. Ноэль продолжала лежать. Однако дубасивший не унимался. Пришлось подняться и открыть.
На пороге стоял Исраэль Кац, и лицо его выражало глубокое беспокойство.
– Боже мой, Ноэль, я вам звонил несколько дней подряд.
Он посмотрел на ее разбухший живот.
– Я подумал, что вы сделали это где-нибудь в другом месте.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, вы сделаете это.
Исраэль уставился на нее.
– Неужели вы ничего не поняли из того, что я вам говорил? Теперь уже поздно! Никто не станет делать этого.
Он бросил взгляд на пустые бутылки из-под молока и свежие фрукты на столе, а затем вновь повернулся к Ноэль.
– Ведь вы же хотите оставить ребенка, – продолжал он. – Почему вы тогда не признаетесь в этом?
– Скажите мне, Исраэль, какой он сейчас?
– Кто?
– Ребенок. Есть у него глаза и уши? Пальцы на руках и ногах? Чувствует ли он боль?
– Ради Бога, Ноэль, прекратите. Вы говорите, словно… словно… – Он в отчаянии стал крутить головой. – Я вас не понимаю.
Она мягко улыбнулась:
– Да, вы меня не понимаете.
С минуту он молчал, над чем-то раздумывая.
– Ладно, ради вас я решусь сунуть голову в петлю, но если вы действительно намерены делать аборт, давайте займемся этим немедленно. Среди моих друзей есть врач, который мне кое-чем обязан. Он…
– Нет.
Он уставился на нее.
– Ларри еще не готов, – сказала Ноэль.
Через три недели в четыре часа утра Исраэля Каца разбудил разгневанный консьерж. Он барабанил в дверь его комнаты и кричал:
