Но ведь я же не знаю этого человека! Не знаю…
Лай собаки… И собаку вижу впервые! О чем я ему говорю? За что убиваю? За что я в принципе могла бы убить?
В испуге и смущении меняю позу: сажусь прямо-прямо – и понимаю, что так мне ужасно неудобно. Но ведь я же…
Я просто зашла в магазин и купила… Нет, сначала увидела… и только потом купила, но все равно. Разве могла я подумать, разве ожидала?…
Кортасар там совершенно неуместен, он чужой в этой компании. Надо подняться и переставить. А потом все же заварить чай. В кружке. А завтра зайти в магазин и купить новый чайник. Зайти в магазин… и купить…
Я не справлюсь одна! Одна теперь я просто не выживу. Почему я его убила? О чем говорила, прежде чем выстрелить?
Пепельница. Почему она меня так смущает? Что в ней неправильного, ненормального? Какая-то надпись на ней – не могу разобрать. Остановить кадр? Да нет, дело не в надписи. Пепельница… Стоит на столе, накрытом белой праздничной скатертью, возле меня стоит… Кто же накрывает стол скатертью на пикнике? Кто же берет с собой в лес пепельницу? Зачем она там стоит?
Подняться и переставить Кортасара.
А на траве валяется какая-то книга, я ее сразу и не заметила. Странно. Еще одна совершенно неуместная вещь. Мужчина и женщина – я и мой муж – приехали праздновать день рождения, при чем же здесь книга? Из книги вместо закладки торчит конверт, на нем что-то написано – не разобрать. Что это за книга? Какую такую книгу я взяла на пикник? Мне нужно узнать…
Нажимаю на стоп – кадр замирает. Ах, боже мой, никакая это не книга – журнал. «Кинотрек». Пятый номер. За прошлый год. Я знаю этот журнал! Я прочитала его от корки до корки, там, в больнице, в прошлом году, в августе. Не знаю, кто мне его принес. Никто не признался, я спрашивала. Просто однажды обнаружила его у себя на тумбочке. Мне было очень плохо и больно, строчки плыли, лица на фотографиях расплывались.
Это мой журнал! Костюм не мой, прическа не моя, жесты чужие, но журнал точно мой.
Но я не убивала.
И вообще не знаю этого человека.
И никогда не бывала на пикниках.
И мой муж жив и здоров.
И… Да разве можно купить такой диск в обыкновенном магазине? Разве можно купить съемку собственного преступления? О котором к тому же понятия не имеешь?
История Древнего Рима по соседству с Андреем Белым, а дальше Бальзак, Достоевский, Камю – как все перепуталось! Сэмюэль Беккет. Изгнанник. Изгнанница я! Может, тогда я не пережила операции?
Кто этот человек, кто он, кто? В жизни я его никогда не встречала, но, может быть, в смерти?…
Реальность ускользает. Это похоже на обморок, только без дурноты. Надо срочно заварить чай, выключить плеер и позвонить мужу.
С трудом, медленно и неуклюже, словно и в самом деле умерла, я поднялась, пошатываясь, дошла до кухни, включила чайник…
Я болела всю жизнь – и всю жизнь обо мне кто-то заботился, кто-то постоянно был рядом. Но выздоровела – и осталась одна. «У тебя ужасно испортился характер!» – заявили они и меня бросили. Или не бросили, а… «они меня одели и денег дали»?[1] «Кровать разобрали, куски унесли»?[2] Ах нет, конечно! Чай отдает травой, как когда его только заваришь, как когда он еще не успел настояться – я прекрасно различаю этот запах. Делаю глоток, другой – и отставляю чашку. Мне приходит в голову мысль. Иду в прихожую – там висит огромное, во всю стену, зеркало. Опускаюсь на пуфик, перевожу дух – мне страшно и весело, непривычно весело, будто собираюсь совершить некий хулиганский поступок, нечто запретное. Приподнимаю футболку, приподнимаюсь сама, приподнимаю взгляд – готова? Да что там тянуть! Я готова.
