И ужасное преступление, и паломничество к святым местам – это попытка русского человека вырваться за границы: вырваться, оторваться от низкого, от иллюзорного!.. Достоевский ещё говорил, что русские люди склонны к «фантастическому», к «беспорядочному» – отчего же нам не сказать чуть иначе: к «экстравагантному»? «Экстравагантный прыжок» – получается прыжок в небо, вверх, к высшему, в горний мир!..
– Вы говорите о разном, – покачал головой Дмитрий Всеволодович.
– Вообще о разном! – неожиданно подтвердила Лёля.
– Да? Правда, Лёлечка? – замурлыкал Дмитрий Всеволодович. – И вам тоже так кажется?..
– Я вообще не понимаю, о чём вы все говорите, – буркнула Лёля.
– Мы говорим о том, – произнесла Анна несколько свысока, – что русскому человеку хочется оторваться.
И мне тоже хочется иногда оторваться. Так что, Федя, поставьте уже про любовь!
Мене все хотели замуж, но я не шла.
Парень к матери подошёл: «Отдай мне!» А я не дружила с ним, ничего. Матерь «не, – говорит, – Верка моя молодая ещё», – мне восемнадцати не было. «Вот Пашеньку я б отдала». Ну, он и женился на ей, на сестре. Она и рукодельная была, и шила, и всё, и вообще хорошая по характеру. Я была похворсистей такая. Хворсистее: любила это одеться получше, с ребятами погулять на вечерах. Но я честная была: я женихами верьтела, но я с ними не связывалась никогда: мы замуж честные выходили.
С Никольского тоже парень предлагал замуж, но… как-то ещё мы мало дружили, и он такой гордый был… – и я тоже гордая была. Он после говорил: «Она очень гордая». Я гордая была девчонкой…
Ну вот. А больше всех, конечно, я Шурку любила Мухина, это с детства, эта самая любов она с детства. Самый первый он у мене был жених. С Федосовки, от нас за речкой. Но он такой тиховатый был… – как по-деревенски, тихой такой парень был… А играл!.. – он гармонист хороший был, как заиграеть, а я любила плясать! я так плясала хорошо, не хвалясь. А он как заиграеть прям, ой… а я так плясала здорово…
Корову пасу, а сама всё время песни пою, всё думаю об нём: ой, господи…
Но вот видишь как – не судьба, как говорять, не судьба…
Его в армию забрали, Шурку-то, он был в армии.
А у мене был сосед, а братья – они любили его, соседа. Такой уже в годах был, порядочный такой, на шесть лет мене старше. Братья все за него. Ну, я с ним год продружила-то, а ощущения от него никакого не ощущала.
Раз «я поеду, – говорю, – в Москву» (я говорю).
«И я с тобой поеду!» (сосед). «Я токо с тобой до Москвы», – вишь, какой хитруля? Я токо до Москвы.
А я такая ему говорю: «Иди ты!.. не буду, да и не поеду я с тобой».
И он мене замуж звал, а я два раза ему говорила: «Не пойду я за тебя замуж. У тебе там семья большая…»
А надо ж было сказать: «Я тебя не люблю», – и всё. Надо было прямо, вот щас же прямо говорят, в кино показывають и всё… а мы что видели в деревне-то, господи? Война как раз… что мы видели? Ничего. А кино – привезуть какую-то кино тёмное, загородют, показывают… Что раньше было-то? Ничего.
«Вот, у тебе большая семья, не пойду за тебя замуж», – ну что это за отговорка такая?..
Как было. Приехала я на октябрьские в деревню – тут уж я приоделася в Москве-то, приехала в деревню, кофточка у мене голубенькая была… И узнаю́, что он с армии приехал, Шурка, в отпуск, что ли, на праздники на октябрьские. Ой, думаю, ну как мне его увидеть?!. Как мне его хочется увидеть…
