– Ну, – энергично начал Белявский, – эта история, я считаю, про ин…
– Дим, отложим до завтра.
– Устала?
– Не хочется портить.
– Да? Вам понравилось?! – загорелся Федя.
– Очень. Очень, – сказала Анна значительно. – Федя, спасибо вам.
– А что же сказка? вы не послушаете?
– Завтра.
– А загадка русской души? – спросил со своей стороны Белявский. – Анют?
– Всё завтра.
– Ну, Фёдор, – встал Дмитрий Всеволодович, – держитесь! Завтра здесь же, часика в три – в четыре – решительный бой!..
По ходу прощания Анна приблизилась к Фёдору почти вплотную, и, чуть привстав на цыпочки, – как бы само собой разумеющимся, «светским» жестом – подставила щёку для поцелуя.
Фёдор замешкался от неожиданности и, чтобы сократить образовавшуюся неловкую паузу, поспешил наклониться, но, будучи на полторы головы выше Анны, не рассчитал расстояние, и с размаху сильно – сильнее, чем полагалось «по-светски» – ткнулся лицом в подставленную щёку, и очень громко чмокнул в неё – сконфузился ещё больше и даже слегка покраснел.
Анна невозмутимо взяла мужа под руку и, больше не посмотрев на Фёдора, поднялась вместе с Дмитрием Всеволодовичем на второй этаж.
В своё время описывая одну «светскую» ситуацию, классик выразился так: «Ничего не было ни необыкновенного, ни странного в том, что…» (произошло то-то и то-то), «…но всем это показалось странным. Более всех странно и нехорошо это показалось…» такому-то (или такой-то).
В данном случае было бы преувеличением утверждать, что секундный эпизод с поцелуем «всем показался странным» – хотя, действительно, внимание Дмитрия Всеволодовича и Лёли зацепилось за этот эпизод, как за какой-то маленький заусенец. Дмитрий Всеволодович улыбнулся, Лёля – нет.
Однако и для Белявского, и для Лёли впечатление могло быть только сторонним и зрительным, в то время как Фёдор продолжал ощущать на губах гладкость и сладковатый пудреный запах чужой щеки.
