– Странное ощущение… – проговорила Анна. – Как будто всё ненастоящее…
– В её рассказе? – расстроился Фёдор.
– Эта комната… Горы… Как будто неплотное: то ли просвечивает, то ли…
– Так. Срочно обедать! – Белявский поднялся из кресла.
– …то ли плывёт… Вроде бы и реальное – но не совсем…
– А реальность – наоборот, на плёнке? – подхватил Фёдор. – Я тоже это чувствовал! несколько раз!
– Ну вот ещё, – отмахнулся Дмитрий Всеволодович. – Аня, стыдно: взрослые люди. Поешь – сразу перестанет плыть и просвечивать…
Все расположились за большим столом у окна: Дмитрий Всеволодович напротив жены, рядом с Лёлей; Фёдор, соответственно, рядом с Анной. Разрумянившийся от кухонного жара Эрик и его помощник – невозмутимый светловолосый атлет с серьгой – расставляли закуски à la fribourgeoise[18]: густой молочный суп с картошкой, шпинатом и белой крапивой; салат из томлёной моркови; пирог с шукрутой[19] – и, разумеется, сыр грюйер во всех видах: нарезанный палочками и завёрнутый в бекон; взбитый в суфле; запечённый в ramequin (керамической чашке), и он же – в пироге, в салате, в молочном супе…
– Assez, assez![20] – испуганно вскричала Анна, когда Эрик щедро отрезал ей пирога. – Дима, возьми у меня…
Фёдор скованно перекрестился, и начал есть.
Белявский встряхнул тёмно-красную тканую салфетку:
– Ну что, коллеги? Мы выполнили задачу!
– Уже?
– Путешествие к центру души состоялось. Загадка – разгадана!
– Давай, просвети… – предложила Анна, но как-то не слишком охотно.
– Э не-ет, мне интересно сначала послушать ва-ас!.. – лукаво пропел Белявский, цепляя на вилку грюйерный рулет. – Ваши версии?
Вот – на данный момент мы имеем семь персонажей. Отдадим должное Фёдору: есть палитра. Все разные – но все семеро чётко подводятся под один знаменатель. Вопрос: под какой? Есть ответ?
– Как ты любишь экзамены, – вздохнула Анна. – Есть много ответов…
– Так-так?
– Мы говорим, – уточнила Анна, – про барышню из Чебоксар?
– И про барышню, и про всех… Эрик, – обратился Белявский к хозяину, появившемуся с новым дымящимся блюдом, – кен ю гив пейпа?[21] Райт? – Дмитрий Всеволодович перешёл на язык жестов: – Райт? Пейпа? Пен?[22]
Фёдор пришёл ему на помощь, повторив просьбу по-французски.
– Пенсил[23]?.. – не сдавался Дмитрий Всеволодович. – Я буду фиксировать!
– Эм… Что прежде всего поражает – отсутствие мучика… Ты же знаешь, – оговорилась Анна, – какая у меня всегда тема…
Мучик в русской семье – потерянное звено.
Он ушёл… причём ушёл как можно быстрее, пока ребёнок маленький – и «отношения не поддерживает». То есть жечка воспитывает ребёнка сама. Сама кормит, сама обеспечивает, сама «ростит»…
Если он не ушёл – значит, умер. Сам умер – как в первой истории, от болезни: от сердца, от рака, от туберкулёза… Погиб – в тракторе перевернулся. В драке зарезали, застрелили, на стройке упала балка. Погиб на войне.
Но даже если мучик остался в семье, всё равно его нет. Жечка – вот она, рулит: платок в цветах, кофта в горох – она в доме хозяйка! А мучик где? Да где-то сбоку-припёку, на сундучке, с ободранной лысиной: бутылку сунули ему – он доволен. Как соску…
Дмитрий Всеволодович, сидевший визави к Анне и рядом с Лёлей, наклонился к уху своей соседки (как будто из вежливости – чтобы не перебивать жену) и тихо что-то сказал или спросил.
Анна приподняла подбородок – и её голос тоже зазвучал несколько выше:
– Затем жечка едет в Москву. Из деревни, из Липецка, из Тамбова, из Чебоксар. Первопроходец – она! Завоеватель – она…
