В дом старосты набились его родственники: ближние и дальние в честь престольного праздника, и Иван с Татьяной присоединились к застолью, которое затянулось до глубокой ночи, благо что рождественские праздники длились всю неделю.
На селе немного посудачили об учителе и дочке старосты да и стихли, поскольку появились новости поважнее: началась земельная реформа, затеянная министром Столыпиным.
Несколько зажиточных крестьян, размежевали свои наделы и подали заявления в уезд о выходе из общины со своими земельными наделами, которые оказались лучшими землями во всей общине. Власти вырезали эти земли из общинных угодий и передали в собственность заявителя, которых народ тут же окрестил отрубами – ведь они отрубили свои земли от общинных. Следом за отрубами и несколько захудалых крестьян выделили свои земли из общинных и тут же продали землю отрубам, которые и присоединили покупную землю к своим наделам, которые странным образом оказались рядом. На селе ходили слухи, что худяки поддались уговорам отрубов и выделили свои земли из общины, чтобы продать их, а деньги пустить на ветер, либо пропить.
До самой масленицы всё село обсуждало эти события и решали сходом как жить дальше, но так и не решили: общинная земля оказалась разрезанной участками отрубов, собиравших свои земли вместе с покупными, словно зажимая их в кулак, и таких владельцев народ прозвал кулаками. Единая община раскололась по интересам: на кулаков, общинников и безземельную голытьбу, которые еще не начала враждовать между собой, но уже не здоровались, а у одного кулака вдруг ночью занялся огнем амбар и сгорел дотла, но усадьбу, удалось отстоять, забросав огонь снегом. Толковали о поджоге, но следов не было и кулак этот начал строительство нового дома на своей земле, выделившись из села хутором.
Однако, учеба в школе шла своим чередом, школьники показали успехи в грамоте, когда инспектор училищ приехал из уезда проверить работу учителя. Инспектор этот остановился на ночлег у Ивана, крепко выпил на ночь под горячую закуску, приготовленную Ариной, а на следующий день отсидел на уроках, послушал Ивана и ответы учеников, похвалил всех за прилежание и отбыл в санях обратно в уезд, сказав, что постарается отметить успехи молодого учителя небольшой премией от попечительского совета. И действительно, при очередном получении жалования, доставленного урядником из уезда, Ивану было добавлено 45 рублей вознаграждения за школьные успехи.
Пять рублей Иван пожаловал Арине за прилежное исполнение домашних дел и усердие на диване к взаимному удовольствию. За зиму от спокойной жизни и женской удовлетворенности, Арина похорошела лицом и налилась телом, которое из податливого стало упругим, что и не ущипнуть, как иногда старался сделать Иван, проходя мимо служанки на кухне. Однажды он не удержался и овладел Ариной прямо на кухне, подкравшись сзади и закинув подол платья ей на спину. Арина стерпела хозяйскую распущенность, но обиженно высказалась:
– Вы уж, Иван Петрович, больше не позволяйте себе такого баловства, чтобы сзади и по-собачьи пользовать бедную женщину. Не по-божески это баловство, да и приятности от него нет никакой. Давайте и впредь заниматься греховодством на диване, коль места в спальне на кровати для меня нет, да и сама я не желаю на кровати.
Больше Иван не позволял себе баловства с Ариной и ровные чувственные отношения между учителем и служанкой сохранялись к взаимному удовольствию обоих. Арина уже всегда пристально смотрела в лицо владевшего ею мужчины, прикрывая глаза лишь в последние мгновения, когда женская страсть захватывала всё её тело и она начинала стонать и извиваться, сжимая Ивана ногами и руками и покусывая его в плечо или в грудь, но осторожно и ласково, не оставляя следов от укусов.
