Обсессивный синдром - страница 21

Но дальше было хуже. Подошла очередь бриться этой семье. Последней посадили девочку. Она не кричала, но в глазах ее читался ужас, она держала свои волосы в ручонках, приложила их к щекам, и слезы катились из ее глаз прямо на светлые локоны. «Пожалуйста, не надо», – попытался вступиться отец за девочку, но его никто не услышал. Светлые пряди упали около стула, их становилось все больше, а девочка все громче всхлипывала. Братишка держал ее за руку, уже обритый на лысо, его губы сомкнулись в тонкую полоску, но он смотрел сквозь нее, где-то дальше, гневно наморщив лоб.

После душевых они подошли ко мне. Девочке с покрасневшими от слез глазами досталась роба не по размеру, она в ней просто утонула, мужчине и мальчику повезло больше, хотя мальчику форма оказалась тоже велика. Передавая одежду, я посмотрела мужчине в глаза. Он словно отсутствовал здесь, его серые глаза равнодушно посмотрели на меня. Все ободряющие слова, которые я хотела сказать ему шепотом, мигом вылетели у меня из головы. Теперь словами им уже не поможешь. Он взял одежду, и я лишь успела взглянуть на его татуировку на руке: 131 174

***

Понемногу мы начали входить в курс дела, познакомились со многими надзирательницами, санитарками, с некоторыми охранниками. Я это делала чисто механически, не привлекая внимания к себе, перекидываясь лишь общими фразами с персоналом. Томаса я видела время от времени, он часто появлялся в блоке номер 10, но ненадолго и мы все никак не могли поговорить наедине. Он осунулся, вообще не улыбался, между бровей у него пролегла глубокая морщина, как будто он постоянно ломал голову над чем-то. Весь его вид говорил о том, что ему мало все это нравится. Да уж, это было не кино в Мюнхене.

От нас с девчонками особых усилий пока не требовалось, мы помогали обставлять лабораторию. Менгеле написал прошение к Гитлеру с просьбой помочь с оборудованием для экспериментов. К нашему удивлению, уже через несколько дней начали приезжать машины с самой разнообразной начинкой для больницы.

Теперь Менгеле стал участвовать в отборе людей сразу после приезда и брал кого-нибудь из мед персонала. Он стоял среди прибывших – гладко причесанный, в начищенных сапогах, военной форме – и сортировал пленных. Особую заинтересованность он проявлял по отношению к детям, а конкретно, к близнецам. Его глаза сразу же загорались. Некоторых он сразу же отправлял в 10 блок, некоторых не трогал до поры до времени, и близнецы отправлялись с родителями в обычные бараки. Еще он был просто помешан на различных патологиях, таким людям с отклонениями тоже была прямая дорога к нам в блок.

Стоит сказать, что Менгеле назначили доктором цыганского лагеря, в котором находились тысячи семей с сотнями детишек. Цыганам разрешали жить семьями, в отличие от остальных узников. Идя с работы, мы как раз шли мимо их части лагеря. Свободная душа цыган не могла найти утешения, и горе выливалось сквозь стены бараков в виде песен. Они были тихими, спокойными. Этот народ рисковал, напоминая о своем присутствии пением, но в столь позднее время мало кто обращал на это внимание. Доктора цыганские детишки очень любили. Для меня было загадкой, почему, но как-то раз я вышла в лагерь немного позже, и, не дойдя до этих бараков, я увидела дикую картину. Менгеле стоял около решетки, дети отовсюду прибегали к ограде и тянули к нему руки. Слышались крики «дядя, дай конфетку, ну дядь». Одна девчонка начала плясать, обращая на себя внимание, еще несколько ребят тоже начали танцевать, подпевая и похлопывая в такт движениям. Я так и остановилась, открыв рот от изумления. Менгеле посмеялся, достал из кармана несколько конфет и кинул их ребятам за ограду. Те налетели на несчастные сладости, что я даже не успела увидеть, кому они достались. Доктор заметил меня, подозвал к себе и мы продолжили путь на работу вместе.