– Кто ясно мыслит, тот ясно излагает, – льстиво втиснул Ванька.
– Главный страх в общаге – это подавление личности, – выспренним слогом начал Игорь. – Человек здесь ничего не значит. Во-первых, его личное мнение никем не учитывается и попирается. А во-вторых, сама система здесь обрекает на нищету и бесправие. Любая вещь здесь – шкаф, матрас или кипятильник – чужая, а заменить своим запрещено, да и нелепо. И поскольку нет права чего-либо иметь, человек становится рабом того, кто даёт ему со своего плеча. Отсюда проистекают два омерзительных свойства общаги.
– Каких? – спросил Ванька, который, для точности прищурив глаз, разливал вино.
– Их сущность в убеждении, что если человек ничего не имеет, то и считаться с ним нет смысла. Это выражается в том, что в общаге и жильё, и душа человека становятся проходным двором. Аннулирование закона «Мой дом – моя крепость» здесь принято называть общажной вольницей или общажным братством. И это квасное братство на руку только нахальству, цинизму и лицемерию. А если жильё и имущество становятся достоянием любого желающего, то и душа становится общественным достоянием. Эта полная открытость уничтожает тайну личной жизни человека, да и вообще таинство жизни. Отсюда и полное пренебрежение к нравственности.
– Давайте выпьем, – быстро вставил Ванька.
– А второе омерзительное свойство общаги – произвол. Здесь власть развращает гораздо быстрее и глубже. И страшно не ущемление прав, а его мотивация: отрицание духовной жизни у человека. Посмотрите сами: всё, что здесь делается начальниками, посвящено одной цели – доказать тебе, что у тебя нет души. Благодарю за внимание.
– Но, Игорёха, произвол, проходной двор – это всё внешнее, – возразил Ванька. – Всё равно остаёшься самим собой, если, конечно, способен. А произвол – штука опасная и для того, кто его творит. Беззаконие власти порождает беззаконие бунта. Если решаешь вырваться, то свобода просто невообразимая, беспредел…
– Не дай вам бог увидеть русский бунт, – усмехаясь, очень тихо произнесла Нелли.
– Так что, Игорёха, произвол в общаге – залог высшей духовной свободы. Ну, а проходной двор… Так ведь это квасное братство не с бухты-барахты возникло, это какая-то форма совести… Колебёт оно, конечно, часто, но если следовать его законам, то никогда подлости не совершишь…
– Ванечка, не надо материться, – попросила Лёля.
– А тайн тут нету – так это двояко расценить можно, – не услышав Лёли, продолжал разгорячённый вином Ванька. – Конечно, от этого и дикое общажное блядство. Но из-за того, что жизнь твоя прозрачна, здесь соврать нельзя. Вот за это я люблю общагу больше всего. Демагогии, идиотизма – выше крыши, но лжи здесь нет. Спастись тут только совестью можно. Ложь – это ведь главная защита человека. Если её отнимают, поневоле психовать начинаешь. Из-за нервозности здесь… ну… сила духовной жизни, что ли, выше. Общага сама тебя к высшей жизни вытаскивает.
– Эта тирада, Иван, по канонам литературных жанров называется панегириком, – веско заметил Игорь. – А он необъективен по многим причинам. Во-первых…
– Погоди, Игорёха, дай договорить, – отмахнулся Ванька. Он был красный, потный, взлохмаченный. Внимательно глядя на него, Нелли аккуратно зажгла сигарету. – Здесь соврать нельзя, значит, верно себя оцениваешь и начинаешь к себе серьёзно относиться, потому что, кроме себя, ничего больше нет. И жить по-настоящему только здесь начинаешь, потому что общага сразу ставит перед тобой те вопросы, на которые надо отвечать, если хочешь человеком оставаться. И нигде, кроме общаги, с ними напрямую не столкнуться, потому что обычно они растворены в быту, незаметны и даже как-то необязательны, ведь они же глубинные, сокровенные. Да, кроме общаги, и не ответишь на них нигде – накала не хватит, не готов будешь, прощёлкаешь их к чёртовой матери и останешься последним чмом. Здесь наша жизнь как в фокусе собрана, предельно обострена и обнажена, потому что общага – это… это…
