Очкарик больше всего боялся нарушить одну из неписаных заповедей тюремной жизни. Вчера ему повезло, что не успел договорить, куда именно он хотел бы отправить одного из мужиков. Могло бы кончиться плохо, произнеси он хоть первую букву слова из трех букв. Поэтому очкарик-первоход старательно семь раз примеривался, прежде чем перерезать суровой ниткой буханку хлеба, а потом без сомнений отдал соседу ту часть, которая показалась ему большей.
Кувалда терпеливо ждал. Его чуть выцветшие голубые глаза прятались за прикрытыми веками. Он якобы смотрел телевизор, половина камеры собралась у «ящика», чтобы посмотреть утренний повтор криминальной хроники. Другая половина не смотрела только потому, что видела этот выпуск вчера. Доброхоты подсказывали, на что стоит посмотреть внимательнее в оперативной съемке:
– Братва, смотри, как он сейчас менту ввалит, только шлем отлетит.
И точно, на экране телевизора худосочный парень, только что передавший подсадному покупателю наркотик, оказывался перед лицом оперативника, переодетого мотоциклистом. Двое ментов в штатском уже схватили его сзади. Паренек, еще не понявший, что его схватили милиционеры из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, а не «нарки», пожелавшие отнять товар, ударил мотоциклиста ногой в голову. Шлем покатился к оператору, ведущему оперативную съемку.
– Конкретно врезал.
Если бы в камере был видеомагнитофон, то и без криков «бис» фрагмент повторили бы.
– Я убегать от мусоров могу, прятаться могу, но если уж взяли, то сразу сдаюсь, – прозвучал хриплый голос. – Неохота еще один срок на себя вешать.
– Сразу – руки-ноги склеиваешь и мертвым притворяешься?
– Почему бы и нет? Если ты махалово устроишь, ментам это только на руку.
День шел своим чередом, в разговорах, играх, без всяких косяков…
Очкарик отложил книжку, дочитав ее до постельной сцены; у него не выходила из головы блондинка, оставленная им в Саратове. Так явно ему представилось, что красотка сейчас с другим мужчиной и ублажает его так же, как и его самого, что усидеть на месте он не смог – соскочил с нар и поднял подушку. Знал, что сигарет у него почти не осталось – две штуки, потому и тянул с курением ближе к вечеру.
Очкарик застыл: рядом с двумя завернутыми в газетную бумагу плоскими «приминами» россыпью лежали четыре сигареты с желтыми фильтрами.
– А я-то думаю, куда у меня за ночь сигареты пропали? – прищурился Кувалда.
У очкарика дыхание перехватило от страха, он не мог выдавить из себя и слова в оправдание.
– Я… я… – шептал он.
– Братва, – Кувалов поднял над головой зажатые в пальцах сигареты, – крыса на хате! У меня скрысятничал, отвечаю.
– Хата крысу не потерпит! – послышалось со всех сторон.
Кувалов ударил очкарика кулаком в солнечное сплетение и тут же отступил на шаг. Первоход, согнувшись пополам, несколько секунд еще сохранял равновесие, затем стал падать, и Кувалов толкнул его изо всей силы в спину. Послышался хруст очков. Когда первоход приподнял голову и подслеповато прищурился, он тут же получил удар в затылок. Один из «шестерок» Кувалова уселся на него верхом и бил парня лицом о бетонный пол. Потом в его пальцах Кувалда заметил тонкое лезвие, выломанное из пластикового бритвенного станка. Перехватил вопросительный взгляд.
– Только не «мочить», – властно проговорил Кувалда, выходя из обступивших очкарика арестантов.
Били парня не долго – уже через минуту за дверью послышались торопливые шаги коридорного. «Шестерка» за уши приподнял голову парня с пола и заглянул в залитые кровью глаза:
