Общество грез - страница 17

Я не мог больше сказать ни слова, потому что меня захлестнули слёзы, и я рыдал, выплескивая всю боль,

накопившуюся за много лет. Я сам удивился тому, насколько чётко и ясно выразил свои мысли, словно готовился к этому разговору всю жизнь. Видимо, это не оставило маму равнодушной. Страшно не тогда, когда ты настолько зол, что готов разрушить всё вокруг, а когда ты настолько спокоен, что разрушение происходит внутри тебя, стремительно и безжалостно.

– Малыш, он очень тебя любит, просто ему в жизни пришлось очень тяжко. Но помнишь, даже после самого сильного дождя появляется радуга, и когда-нибудь эта радуга обязательно появится и в нашем доме, будь уверен.

Мама уложила меня на диван, укрыла одеялом, окружила своей любовью и крепкими объятиями. Так я и проспал до самого утра, омытый своими и мамиными слезами.

Проснулся я довольно поздно, но никто не торопил меня вставать. В нашей семье всегда очень бережно относились к личному пространству каждого, даже слишком. Иногда казалось, что это чрезмерное уважение перерастало в наглое безразличие.

Я не выспался, но что-то невидимое заставило меня проснуться и, словно в полусне, пройти в кабинет отца. Если бы я знал, что мне предстоит услышать, я бы предпочел оглохнуть.

В кабинете сидели мама и папа. Я удивился, что он разрешил ей зайти, но потом смекнул, что она и не спрашивала разрешения. Этот факт заставил меня нервничать настолько сильно, что мне казалось, их прервет бешеный стук моего сердца или же начнется приступ астмы.

– Уильям, он же твой сын! Он страдает! Не будь таким эгоистом, я понимаю, тебе тяжело, но ты не можешь так поступать с ним. Он не знает всего, что произошло, и принимает всё на свой счёт, – мама старалась говорить как можно тише, словно боясь, что их разговор может кто-то подслушать.

– Оливия, милая… но он так похож на него, особенно эти зеленые глаза! Я не могу смотреть на них… Они напоминают мне

обо всём, и это разрывает мне сердце, – жалобно прошептал отец, его голос дрожал от боли.

Я всегда знал, что мой отец не был таким весёлым, как дядя Питер, но и таким подавленным, словно лишённым жизни, я его никогда не видел. Его ярко-голубые глаза, которые раньше казались мне бескрайним океаном, теперь были тусклыми, как тёмное море перед бурей, готовое унести все силы и надежды.

– Пусть лучше твоё сердце разрывается, чем его, – не выдержав, с горечью прокричала мама, и её слова эхом разнеслись по кабинету. – Это не его вина, что ты взваливаешь на него все ошибки прошлого. Я устала тебя жалеть и понимать, мальчику нужен отец, и так получилось, что его отец – ТЫ, – она особенно выделила местоимение «ты», словно желая разбудить его от длительного сна, сжав в этих словах всю свою боль и ярость.

– Прости меня, Оливия, но это сильнее меня, ты ведь знаешь, как я его любил… Лиам напоминает мне обо всём, и я не могу смотреть на него, не ощущая, как снова возвращается эта невыносимая боль. Каждый раз при виде его, вся тяжесть утраты накрывает меня с новой силой. Поэтому я прячусь здесь, в этом кабинете, подальше от всего, – отец произносил эти слова так, что они прозвучали как крик души, как будто он сам осознавал всю жестокость и беспощадность по отношению ко мне, но не мог найти другого выхода.

Мама не могла долго злиться на него, особенно когда чувствовала, как сильно он нуждается в её поддержке. Она подошла к нему, обняла его, и её голос стал нежным и успокаивающим, как прежде.