Гуров занимался самобичеванием, перебирая все ошибки, которые совершил в жизни, – а у кого их нет? – копался во всех своих грехах, а сам тем временем подливал и подливал себе в стакан и курил одну сигарету за другой. Он вспоминал, каким был в молодости: наивным, чистым, легко смущался и краснел, а главное, свято верил в закон. А каким он стал сейчас? Матерый волчара от сыска, для которого не осталось ничего святого! Которому уголовники, как бывшие, так и настоящие, гораздо ближе и понятнее, чем нормальные люди! Да для него нормальных людей уже и не осталось, он в каждом видит потенциального преступника! Подозревает черт-те в чем! А человек, может быть, ни в чем и не виноват! Вот и Маша! Ну, собирала она сумку, ну, отбирала вещи поновее и понаряднее, так она же актриса, тем более что едет за границу, а он себе напридумывал! Бедненькая! Как же ей с ним тяжело!
Лев напился не то чтобы в стельку, но мысли стали путаными и бессвязными, и он, даже не посмотрев на часы, решил немедленно извиниться перед женой за свои гнусные подозрения и позвонил Марии. Она ответила ему сонным голосом, но, едва услышав его затрудненную речь, мигом всполошилась:
– Лева! Что с тобой? Ты заболел?
– Маша! Ты меня прости! Я последняя сволочь! – пьяным, расслабленным голосом говорил он. – Я знаю, что тебе все эти годы было со мной очень трудно, но я обещаю тебе, что больше этого не будет.
– Лева! Ты меня пугаешь! – уже истерически визжала она. – Что с тобой происходит? Ты пьян? Почему? Что случилось?
Объясняться с ней подробно у Гурова сил не было, и он просто пробормотал:
– Извини, я больше не могу говорить. Сама потом все поймешь! – и отключил телефон.
Решив, что часть своей вины перед женой он, извинившись, искупил, а с остальным разберется завтра, Лев выпил еще и собрался было пойти лечь спать, но понял, что на это у него сил уже не осталось, и, уронив голову на стол, забылся тяжелым, пьяным сном. Звонил, надрываясь, его сотовый, разрывался стационарный телефон, но он этого уже не слышал.
Очнулся Гуров оттого, что его кто-то старательно поливал водой. Он с трудом поднял голову и увидел перед собой Крячко. Тот стоял и смотрел на него с неописуемо брезгливым выражением лица, держа в одной руке чайник, а в другой – сотовый телефон, в который и сказал:
– Петр! Все нормально! Гуров не застрелился! Жив-живехонек! Его вчера, видимо, душевные муки терзали, но он их победил! Он же у нас герой! Утопил их, на хрен, в виски! И дело с концом! Больше пол-литра выжрал, алкаш ненаглядный! Можешь войти и полюбоваться!
– Я забыл закрыть дверь? – пробормотал Гуров.
– Нет, Левушка! Дверь ты закрыл! Только у пожарных подъемники существуют! – язвительно проговорил Стас. – Хорошо еще, что окно у тебя в кухне открыто было, не пришлось ничего взламывать! А вот мне на старости лет пришлось по твоей милости новую технику осваивать!
Стас пошел открывать дверь Орлову, и в кухню вернулся уже с ним. Петр стоял молча, раскачиваясь с пятки на носок, и смотрел на Гурова таким взглядом, что Льва, хоть и пьян был, проняло, и он отвел глаза.
– Давай-ка его под холодный душ – он и не таких в чувство приводил! – предложил Орлов. – А вот потом и поговорим, потому что сейчас это бесполезно! А мне ему очень много чего сказать хочется!
Даже в таком состоянии черта лысого они бы с Гуровым справились, если бы тот решил сопротивляться, только он и не думал этого делать и покорно пошел в ванную сам. Под надзором Крячко стоял, клацая зубами, под холодным душем, чувствуя, как хмель постепенно выветривается, а точнее, вытекает вместе с водой из его головы. Когда они вернулись в кухню, закутавшегося в большой махровый халат Льва уже ждала большая чашка крепкого сладкого чая, а вот остатки дорогущего виски закончили свою жизнь в раковине – судя по запаху, Петр просто вылил туда все, что оставалось в бутылке.
