– Ясно. Пошли, – мой голос был полон безразличия, и это напугало меня.
Стоит признать, ее слова почему-то задели меня. Я закинула рюкзак на плечо и, крепко сжимая мамин дневник, потащила чемодан вниз.
Спустившись, я вдруг решила взять с собой папин любимый нож. Он был украшен камнями, сделан из чистого серебра, хорошо заточен, а на его длинном вытянутом лезвии иссиня-изумрудного цвета было выгравировано черными буквами: «Uno tantum error». «Достаточно одной ошибки» – вот как это переводилось с латыни.
Выйдя во двор, я была крайне удивлена. На подъездной дорожке стоял черный BMW, какой именно, я не знала. Я на самом деле очень плохо разбиралась в машинах. Но эта машина привлекла бы внимание любого. Своей чернотой она поражала даже ночью.
– Не стой. Садись на заднее сиденье, – в голосе Элизабет слышались нотки раздражения.
Я послушала Элизабет, как бы мне этого не хотелось. Сиденья, обитые белой кожей, были красивыми, но холодными и я совсем неосознанно сравнила их со своей сестрой. Элизабет села за руль. Рядом с ней, на переднем сидении, сидела та самая женщина, с которой Лиззи приехала вручить меня родителям. Женщина не сводила с меня изучающего взгляда, а потом сказала:
– А ты подросла. На метр с шапкой точно. Такой крохой была – еще немного посмотрев на меня, она спросила – во что вымазана твоя кофта?
– О, это кровь. Я упала на люстру. Или на то, что от нее осталось – ответила я, посмотрев на свитер. Надо было одеть что-нибудь потемнее. Я в порядке.
– Нет, это не кровь. Этого не может быть, – Элизабет вмешалась в разговор, – это наверняка что-то другое. Ты ведь прекрасно знаешь, что твоя кровь белая.
– Нет, это кровь. И она красная. Это потому, что она содержит железо. Вот, смотри – Я повернулась спиной и показала свежие порезы.
– Вот это да! Ты уверена, что мы забрали ту девчонку? – спросила Лиззи.
– Глупый вопрос, Лиза. Это она. Ты что, не видела, что город пуст, и в каком состоянии дом? А если этого не учитывать, глянь, она так похожа на Эшли.
– Да, но раз так, что с ее кровью?
– Я пока не знаю. Но разве это не прекрасно, быть такой похожей на человека? – женщина открыто восхищалась.
– Это ужасно! Она не может мыслить хладнокровно! Ты только посмотри на ее заплаканное лицо! Она жалела людей! Людей, бабушка! – женщина тяжело вздохнула и отвернулась к окну.
Мне показалось, что она плачет. Я тоже, не говоря ни слова, легла и заплакала. В горле застрял тот самый комок, от которого так больно, когда плачешь, сдерживая рыдания.
Мама всегда говорила мне, что это душа хочет сбежать из сердца, оттого, что ей нестерпимо больно. Но выпускать душу нельзя. Надо терпеть. Надо быть сильной и ни за что не показывать другим свою боль.
Я буду сильной. Буду сильной, ради тебя и папы, мам.
С этими мыслями я заснула в этой напряженной тишине.
Я сладко перевернулась в постели, нежась в солнечных лучах. Все, что я чувствовала это головная боль и жуткий голод. А еще у меня было такое чувство, будто бы я проспала несколько недель, но вставать все равно не хотелось. Вспомнив свой бредовый кошмар, я резко распахнула глаза.
Черт! Зачем я это сделала? Могла бы еще чуть-чуть пожить с мыслью, что все хорошо. Конечно, это был не мой дом, не моя комната, не моя постель. Даже одежда была не моя! Я осторожно встала и огляделась.
Вся комната была сделана в голубых тонах. Окна от пола до потолка и балкон, открытый настежь. Высокий потолок был украшен лепниной. Кровать с балдахином, на которой я спала, была застелена белой шелковой постелью. Что насчет меня, я была одета в длинную голубую шелковую сорочку.
