Вот уже которую ночь к ряду Дмитрий Сергеевич спит самым тревожным сном. Снится ему кошмар, один и тот же, от ночи к ночи повторяющийся. Снится ему, что его судят за преступление, якобы им совершенное, однако о котором он решительно не может вспомнить, как ни силится. Судят его в обыкновенном школьном классе, кабинете истории, в котором он, помнится ему, особенно озорничал в бытность школьником. Снится ему, что в качестве присяжных и вообще все присутствующие на суде сплошь его знакомые. Все кивают головами в сторону подсудимого, делают ему укоризненные знаки указательными пальчиками. Дмитрий Сергеевич, к слову, хоть и не помнит сути преступления своего, но вину свою всем существом своим признает и вполне принимает, и даже уверен он внутренне, что повинен слишком и что суд над ним, как есть, свершается заслуженный. В процессуальном зале тесно и душно; публика заметно утомлена и, по всему видно, только и ждет каждый, что скорейшего разрешения процесса, и, что тоже можно без труда угадать по лицам присутствующих, вовсе не заботится никто из них о судьбе самого подсудимого. Дмитрию Сергеевичу неприятно наблюдать столь очевидную всеобщую незаинтересованность его персоной и что в такой момент, когда, можно сказать, вся жизнь его висит на волоске, кому-то может быть так откровенно скучно. Однако, вместе с тем, он чувствует, что и не может происходить иначе, что и равнодушного вида, должно быть, удостоен он только авансом, что предстоящим заточением своим всем этим почтенным особам, скорее всего, он доставит даже и удовольствие, что он давно уже всеобщий изгой и что от него порядком устали. С осознанием этого нелегкого чувства, Дмитрий Сергеевич, невольно для себя, расплывается перед слушателями его дела в заискивающей и виноватой улыбке. Ему, честно, совсем не хочется сейчас лебезить; он, напротив, в такую минуту очень не прочь был бы выказать твердость духа и окинуть окружающих независимым, преисполненным достоинства взглядом. Но выходит все против воли его, по мановению привычки, с подачи мягкого сердца, ввиду услужливости характера. О, как он презирает себя в эту минуту! Но он не может ничего с собой поделать и продолжает гримасничать самым нелепым образом. Одно желание сейчас у него, чтобы скорее процесс по нему кончился, чтобы избавиться ему, наконец, от глупого теперешнего его положения, с тем, что хотя бы уже прямо так и в тюрьму!
Наконец выносят приговор, по которому Дмитрию Сергеевичу надлежит провести в заточении ближайшие восемь лет. Многовато, излишне, но, что ж, он готов. Однако, что это происходит? Ему не спешат надеть наручники. Конвоиры по завершении процесса так даже особенно торопятся удалиться и выходят из класса первыми; за ними следуют члены суда, затем господа присяжные и остальные слушатели. Уходят все, и он остается в кабинете истории один. Это вдруг наступившее одиночество и нависшая над ним неопределенность Дмитрия Сергеевича и настораживают и пугают. Он срывается с места, бежит из класса, из школы, настегает одного неторопливо шедшего знакомого своего, бывшего на суде, и пытается у него выяснить, что же это такое, в конце концов, происходит и почему его, собственно, не арестовывают? Этот знакомый не одаряет его ответом, Дмитрий Сергеевич спешит к другому знакомому с тем же вопросом. И другой знакомый, слушатель его дела, ничем не может ему помочь. Дмитрий Сергеевич с досадой бросается к третьему. Третий знакомый совершенно серьезно, как будто именно в том вопрос и стоял, заговаривает о политических новостях, в частности, о новом министре образования, вчера только назначенном на должность, чем доводит Дмитрия Сергеевича чуть не до исступления.
