– Чего ты тут? – грубовато спросил Егор, окинув заботливым взглядом.
– Так… Я, братка, видел, как Лидия Семёновна в туалет ходила, выдохнул жалостливо и с огорчением из самой глубины.
– И что?
– Я думал она не ходит! А она…
– Эх, ты, думал… – улыбнулся Егор, – Это же нормально! Все живые из одного теста слеплены. Закон такой в жизни есть. – Прижал лобастую головёнку к груди по-отцовски, почуяв упрямые жёсткие волосы под рукой, про себя подумал: «Ишь ты, в ту же, что и я, втюрился. Трудно берёзку не заметить среди деревенских девчонок».
– Ладно! Разберёшься, Ромео, – успокоил братишку.– Я в контору, на курсы, а ты, давай, жги к Ванятке. Башкой думай – как батя говорит, – прежде чем расстраиваться, по-мужски думай, не по – бабски. Понял?
– А как не по – бабски?
– Бабы, женщины, – поправил себя тут же брат, – огорчаются сначала, а потом думают, а мужик сначала обдумает, а потом сердце подключает.
Егор замолчал, будто проверяя внутри себя только что сказанное, добавил:
– А, может, и не так. У батьки спроси.
Оба вздохнули. И в этом общем вздохе, было больше взаимопонимания, чем в словах. Но и в огорчении и во взаимопонимании пряталась тайна из тех, которые, несмотря на неуловимость, укладываются в памяти и влияют на доверие людей. Кольке стало легче, оттого что брат не посмеялся грубо, как бывает, а так… поговорил, даже посочувствовал, и он потихоньку побрёл к Ванятке, а Егор – по своим делам.
глава 6. Тихое счастье Марии
А Мария в это время уже кормила сыночка в маленькой дальней спаленке, где сбоку супружеской кровати на крюке висела зыбка. Сидя на постели, она держала годовалого младенца у груди и посматривала в окно, за которым покачивались ещё не цветущие высокие мальвы, и ясное солнышко всходило, но пока не заглядывало в комнату всем своим лицом и не осветило все углы. Малыш тянул титьку крепко, ещё и ручонкой толкал. Уже большенький, топает, но если торопится, падает и ползёт. Везёт им с мужем на пацанов.
Мать худела, когда кормила очередного! С возрастом потеряла девичью округлость и тела, и движений. Тяжёлый быт и дети рано лишили её прежней свежести. Но в счастливые, тихие минуты она нежнела и светлела душой и лицом. Думалось о жизни хорошо. Гладила по головке сыночка, мурлыкала колыбельную без слов, шептала ему заветное, что естественно вплетается в настоящую, женскую всеохватную любовь.
Сегодня ей что-то неспокойно. Не из-за огурцов – скорее, из-за недоброй сношенницы Нины, с которой столкнулись в нижнем, у реки, огороде – да и кого бы ни задели слова:
– Ну, как ваш последышек? И что ты одних пацанов рожаешь, Маша? Старики говорят: пацанов много родится перед войной. Ты у нас прям на всю деревню первая по этому показателю.
«А войн-то народу достаётся. И сейчас ещё то ли банды, то ли армии то там, то тут устраивают засады, набеги, разбои. Недавно в Баево, по слухам, убили милиционера с уполномоченным. Если раньше двери не запирали и каждому человеку при встрече радовались, то теперь всё по-другому. Страшно. А жить хочется и детишек на ноги поставить», – Мария тряхнула головой, прогоняя тяжёлые мысли.
Кстати заскрипела и хлопнула входная дверь. Это прибежала Маруся, дочка Никишиной Нюры.
– Нянька (так она зовёт Марию с раннего детства), мамка послала за солью. Купим – отдадим.
– Тс-с, – приложила палец к губам «нянька», – Может, поспит ещё, глазки закрываются. Опнись, присядь ненадолго. Дам.
